Сказать, что стихи Фёдора о любви, было бы школярской глупостью. В них, переживая и сопереживая, встречаются человек страстный, человек глубоко верующий и психолог. И любовь в его стихах
не я люблю, а
бытие любящего. Дотошный литературовед, вероятно, подсчитал бы как часто в этой маленькой книге упоминается октябрь. Она действительно пронизана октябрём — 26 октября день их с Ольгой Филипповской венчания и день его сороковин. В этот день в 2015-ом году уже смертельно больной он пишет:
Дотла, до ствола — обнаженно.Строга как подросток — «и пусть!»Обóженность есть обожённость —Огонь, можжевеловый куст.Но кто ж нас утешит, утишит,Накинет на плечи платок?Проснёшься — шагов не услышишь.Покров. Паутинка. Снежок.Урок — теплой плоти бесплотность —Заучим, и узким путемОктябрьским, прозрачным, холоднымВ колечко как утро войдем.Психология/психотерапия и религия … их отношения — поле поисков и конфликтов, особенно в наступившей с перестройкой клерикализацией. На этом поле в психотерапии мы с Фёдором не были единомышленниками, но в его стихах всеведущий, всемогущий, непостижимый Бог вездесущ, его не надо стаскивать за бороду в земные суеты, чтобы прикрываться им и
вымаливать вместо
молиться. Он проявляется через делаемое человеком. Ольга Филипповская, в своих эссе тонко и точно анализирующая религиозные мотивы в стихах мужа, приводит цитату из его книги
Переживание и молитва:
«На нижней ступени — ступени смысловой обедненности — деятельность становится суетой. На верхней — ступени смысловой наполненности — „священнодействием“. Суета — обычное осмысленное действие — священнодействие — вот три ступени этой иерархии. Под „священнодействием“ здесь имеются в виду не специальные обрядовые акты, а знакомые из обыденного опыта ситуации, когда наполненная смыслом работа, то есть работа объективно значимая и в то же время любимая, исполняется человеком как таинство, благоговейно, сосредоточенно, тщательно, любовно».Это относится и к стихам Фёдора, о которых сам он сказал: «Мои стихи это не попытка поэзии, это попытка прикосновения» — к поэзии, психологии, вере … Прикосновения бережного и чуткого, улавливающего их тонкий общий нерв. Его стихи — для себя, и именно этим интересны, поскольку не имеют отношения к проталкиванию на олимпики поэтических тусовок с криком «Подвиньтесь — я тоже сесть хочу». Философ Михаил Эпштейн говорит не о Фёдоре с его стихами и верой, но точнее о соединяющей в себе поэтическое и религиозное поэзии Фёдора едва ли скажешь:
«Поэтическое так относится к стихам, как религиозное — к обряду. Обряд имеет смысл только как выражение веры, если ты чувствуешь бытие Того, к кому обращаешься. Но для веры есть место и вне обряда — в отношении к миру, к людям, в построении всего жизненного пространства. Если вера сводится к обряду, она вырождается в суеверие или обрядобесие. Точно так же и поэтическое, если сводится к стихам, к ритмическому чередованию и рифменному созвучию слогов, вырождается в обряд версификации. Стихомания так же опасна для поэтического, как обрядовый формализм — для веры».Владимир Гандельсман называет поэзию актом веры. Ольга Седакова полагает, что поэт стихийно религиозен, но эта его религиозность трудно соединима с религией. В стихах Фёдора я этой трудности не чувствую скорее, они поддерживают и питают друг друга. Несколько строф из большого рождественского стихотворения «Счастливая пятка»:
Ахилл, где седалище счастья,Удачи, победы, судьбы?Что нас защитит от напасти,Раздоров, копья, ворожбы?Крои ж голубые сандалии,где пяточка защищена,чтоб стрелы врагов не видали,как плоть по-девичьи нежна.Но это — не слабость, — отвага:Кто смело коснется земли?Кто первенец всякого шагаведущего в Ершалаим?…Все Божье — зачем зарекатьсяОт полной, как море, сумы?Давай научу целоваться —Как красная мякоть хурмы.На светло-зеленом под сливойНосочек сними и сандаль.Была бы лишь пятка счастливой,А все остальное — не жаль.Ни один человек и ни один психолог не могут обойти тему смерти, конечность жизни — одна из экзистенциальных данностей. В стихах Фёдора она не отнимающая жизнь старуха с косой, а то, что будет после жизни — отношение, о котором говорил ещё Эпикур (Где я, там нет смерти, а где смерть, там нет меня), но далеко не всем дающееся — отсылка к «Смерти Ивана Ильича» была бы банальностью. Но в стихах Фёдора, писавшихся не на публику
, она — часть переживания жизни, невозможного при отсутствии смерти:
Век одуванчика краток, но долог день.Цвет растворился, но воцарился свет.Легкое небо. Сборы в полет не спеша.Душа невесома. Попутного ждет ветерка.Это написано в 2002-ом году. А в 2013-ом:
Друзья мои, когда в последний часСосновый бор просветит луч последний,Душа моя оглянется на вас,И вспомнит вас, и этот день осенний.И в 2017-ом после лет тяжкой болезни за неполные два месяца до ухода из жизни:
Простая рогожа в полнеба,В полморя, во всю ширину.Дыханием взора и светана целую хватит страну.А проще уже не бывает —Семь бликов на синей волне,Морской ветерок надуваеттри парусника в вышине.И что тут прибавишь?Лишь чаек, белеющих над головой,И небо от края до края,И ангелов легких конвой.Ну что еще может быть проще?Холстина, подрамник и кисть,Знакомый небесный ХудожникСудьбу нарисует и жизнь.И ты, мой прекрасный Филини [3],За Марьино-Рощин народВ нечаянной радости, синим,сквозь слезы снимай Амаркорд.Во всех трёх стихотворениях свет — не только как слово, но и как выражение их лиц и лица автора. Они не о смерти, хотя она уже на расстоянии вытянутой руки, они о жизни. Не мучительные шаги к принятию её конечности, а само принятие когда-то выдохнутого «Лёгкий шаг, один лишь лёгкий шаг» … «сборы в полёт не спеша» (душа не вылетит, не улетит, не отлетит, а
полетит) … «ждёт попутного ветерка» и вот «морской ветерок надувает» … и под «лёгким конвоем ангелов» на встречу со «знакомым небесным Художником», где откроется прожитая земная и/или ожидающая вечная жизнь. И душа оглянется — на прожитую жизнь, на детство … сквозь слёзы, да … но омывающие душу слёзы. И перечитываешь осторожно, чтобы не расплескать переживание молитвенности стихов.
Зачем столько делавшему и сделавшему человеку были ещё и стихи? К ним часто относятся как к забаве юности, как-то ещё простительной лирикам, но не физикам игре. Однако сказавший в 51 год: «До тридцати поэтом быть почётно и срам кромешный — после тридцати» Александр Межиров писал все оставшиеся ему 35 лет. Судя по хронологии этой книги, стихи автору были не просто нужны, но становились всё нужнее. Ольга Седакова, цитируя Рильке: «Прости! даже в смертный час я не перестану понимать», говорит: «…то есть вникать, вглядываться, делать прозрачным. Есть такое призвание: понимать — в этом смысле». Это понимание-призвание, которому счастье следовать, потому что не можешь не следовать, думаю, и вкладывало Фёдору в руку перо.
Ольга Седакова пишет, что «стихи прежде всего освобождают человека из тюрьмы его обыденного опыта. В этот опыт не входит мироздание, не входит даль, не входит глубина. Это сплошная череда забот и реакций, всегда вынужденных, опаздывающих реакций на происходящее. А стихи открывают вид на то, что нас обгоняет, что всегда впереди, они открывают вид на собственную глубину и даль, на себя как участника мироздания (по-христиански — творения). Что-то там, в дали и глубине человека, совсем другое».Если говорить о стихах Фёдора, это так и не так. В них он освобождается из тюрьмы обыденного опыта, выходя на простор обыденного опыта и погружаясь в него, тем самым становясь участником мироздания — «Решётка ржавая, спасибо, спасибо, старая тюрьма! Такую волю дать могли бы мне только посох и сума … Такую мудрость дать могли бы мне только долгие века» (Александр Солодовников, 1920).
Что-то там, в дали и глубине себя и человека открывается при встрече в подлинном, по Буберу, диалоге с собой и миром. В понимающей психотерапии это диалог переживания и сопереживания.
В стихах Фёдора не язык владеет поэтом и не поэт языком — слово живёт в своей в хорошем смысле простоте — не примитивности или простаковатости, а естественности говорения. Ольга Филипповская замечает, что
«…его отношение к стихам было, на первый взгляд, беспечным, шутливым, добродушно-ироничным <…> Но это не мешало чувствовать, что ему в высшей степени знаком особый, присущий только художнику, вкус к игре со словом и образом <…> Стихи же его являлись … не только одним из проявлений целостной одарённости, но частью того способа земного существования, прикосновения к миру, опыту, душевной реальности, которое только и может быть выражено, что на языке созвучий, ритмов, образов, бормотания».Слово может позволить себе быть иногда и неловким, но без этого не было бы живым. Своей простотой стихи Фёдора близки к стихам Александра Солодовникова — человека верующего, в стихах которого слово не нарушает тишины, а тишина не оборачивается давящим молчанием. Слово в поэзии не материал для изощрённых версификаций и демонстрации силы голоса. «В поэзии стихотворение существует не ради отдельных слов, а ради того, чтобы наполнить светом и воздухом тёмное пространство между ними». (Михаил Эпштейн). Какими стихи Фёдора ни показались бы на первый взгляд, читая их с услышанной их внутренней музыкой, уже не скажешь, как сказал один критик о нынешнем наводнении стихов: «Всё стихи и стихи, а где же поэзия?». Стихи Фёдора живут не в версификации, а в поэзии.
Поэзия последнее время становится объектом междисциплинарного анализа, в котором психология занимает своё место
[4]. В. П. Зинченко писал: «Поэтические прозрения и живые поэтические метафоры помогают по-новому осмыслить известные научные данные о человеке», обосновывая
поэтическую антропологию. Ольга Филипповская говорит о стихах Фёдора как
поэтической психологии. Виктор Франкл писал о
психотерапевтической антропологии. Как ни называть такую новую дисциплину, книга Фёдора — весомый вклад в неё. Тем более весомый, что его стихи — язык, на котором он говорит о том же, о чём говорит на языках психологии и психотерапии. Он поэт в психологии и психолог в поэзии. Признанием этого является и то, что книга выпущена издательством «Смысл» — одним из лучших издательств серьёзной психологической литературы.
Человек, психолог, психотерапевт, поэт — грани многогранной целостности по имени Фёдор Василюк, голографически отражающейся в словах его дочери Саши:
«Сегодня было бы 64-летие моего папы. Чуть больше недели назад он скончался в Москве после долгой борьбы с раком. На его похоронах присутствовала огромная толпа друзей, коллег, студентов и пациентов, чьих жизней он как-то коснулся и часто их реально изменял. Стоя среди них, я была очень благодарна судьбе за то, что этот блестящий, заботливый, а иногда и смешной человек, которого любили многие, был моим отцом. Он научил меня множеству вещей — как ездить в московском автобусе, не падая, как говорить правду, даже когда вы этого не хотите, как вести семинар, как есть редиску с маслом, как преодолеть собственную боль написанием текстов, как играть в пинг-понг, как правильно слушать других и многому другому».Нам однажды случилось прожить на этой земле,Проходя перелеском, прижимаясь щекой к траве,Глядя как жилка пульсирует в такт смешку,Изумляясь на темной нóчи выпавшему снежку.Сквозь неряшливость мира не всегда разглядишь Покров,Не всегда догадаешься плыть на спине в реке,Доверяя течению, теменем слыша зов,Распустив дисциплину взора, как двух щенков.Если боль иногда еще можно заговорить,Красота несговорчива — «да это да», перед нейТак беспомощны легкие — Эльвы сосновый дух,На последнем дыхании только шепнешь: «Закат!»Фёдор ВасилюкПримечания[1] См.: https://vasilyuk.com/и https://ru.wikipedia.org/wiki/[2] В переводе книги Спинелли на русский
worldview переведено как
мировоззрение, что в русском языке сильно окрашено в, широко говоря, идеологические, внеличностные краски.
Мирови́дение, на мой взгляд, лишено таких коннотаций — оно о том, как
этот человек видит
своё мирование, а не о том, в какой классификационной клетке (мировоззрение — обычное, научное, религиозное, историческое, политическое и др.) его место. — В.К.
[3] Игра слов, в которой
Филини — контаминация
Фили, от которых до Марьиной Рощи (родовое место и
потерянный рай детства Ольги Филипповской) сегодня полчаса на метро, и
Феллини с его фильмом
Амаркорд (на диалекте Романьи —
я вспоминаю) — В.К.
[4] Поэзия: опыт междисциплинарного анализа. Под ред. Г. В. Иванченко, Д. А. Леонтьева, Ю. Б. Орлицкого. — М.: Смысл. 2015. «…поэзия это и антропологический, и психологический, и культурологический феномен, имеющий самое прямое отношение к феномену человека» с. 8.