СЕМИОТИКА ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИКогда психотерапевтический процесс становится материалом для научного исследования, то фактически мы имеем перед собой запись диалога между пациентом и психотерапевтом. Эта запись может быть точной стенограммой, она может быть представлена и в форме видеоматериалов, сохраняющих не только речевые конструкции, но и поведенческие реакции и разные аспекты субвербальной коммуникации, которые составляют неотъемлемую и существенную часть процесса.
Весь психотерапевтический диалог в рамках одной консультации и тем более долгий терапевтический процесс, состоящий из многих сессий, может быть полноценно описан только с помощью художественных методов, ибо включает в себя сложнейшую, до конца не рационализируемую динамику чувств, мыслей и отношений, содержит сложный внутренний сюжет и не поддающиеся научному учету процессы, выходящие за пределы ведения психологии и психотерапии. Попытка же научно подойти к изучению процесса психотерапии и чисто научными средствами внести интеллектуальную лепту в развитие психотерапевтических знаний и совершенствование психотерапевтической техники неизбежно требует сознательного упрощения всех этих сложных процессов до той степени, с которой может совладать научное понятийное мышление.
Одним из способов упрощения является выделение условных единиц психотерапевтического процесса. Например, за единицу терапевтического процесса можно принять набор из трех последовательных реплик: исходной реплики пациента, ответной реплики психотерапевта и реакции пациента на нее. Строго говоря, последняя из этих реплик «реагирует» не на одну лишь ответную реплику терапевта, а на семиотическое созвучие, которое образуется из нее и исходной реплики пациента. Каждая из этих трех реплик внутри себя в качестве своей подоплеки содержит сложные психосемиотические процессы и отношения. Рассмотрим структуру семиотических отношений исходной реплики пациента. Само введение такой структуры является вторым шагом требуемого научного упрощения. Основой, базой, из которой рождается реплика пациента, является его экзистенция в целом. Сама эта экзистенция приобретает особую форму и особое состояние внутри психотерапевтической ситуации. Введем условный термин — «оригинал», под которым будем понимать актуальное динамическое состояние экзистенции пациента в психотерапевтической ситуации. Можно сразу обратить внимание на то, что «оригинал» является означающим по отношению к экзистенции в целом, выступающей в качестве означаемого. В самом деле, весь сложный процесс внутренней подготовки пациента к встрече с психотерапевтом, независимо от того, насколько он сознательно проработан, приводит к оформлению всей его экзистенции в такое состояние, которое символизирует в хронотопе психотерапии весь его жизненный мир.
Символ, вообще говоря — это не просто знак, а реальность, в которой выражается, является и осуществляется другая реальность. В этом смысле «оригинал» представляет собой символ, который являет в реальности психотерапевтических отношений реальность жизни пациента. Вполне понятно, что «оригинал», выступая в качестве символа, символизирует не одну лишь чистую экзистенцию пациента, пребывающую в себе и для себя. «Оригиналу» присуща значительная доля выразительности в том смысле, что это экзистенция, готовящаяся выразить себя для Другого, открыть себя Другому, познать себя в диалоге с Другим, с помощью его ожидаемого и взыскуемого понимания. И в этом смысле оригинал полностью реализует свое достоинство символа, поскольку символ есть не только означающее, являющее, но и связующее. Символ в изначальном значении слова — это название для таблички, которую друзья делили пополам, с тем, чтобы потом, в разлуке, вестник, явившийся к другу с
табличкой-символом, был опознан и признан как истинный посланник друга и тем послужил воссоединению друзей. Так и оригинал является особой модификацией экзистенции пациента, которая изначально содержит в себе ориентацию на духовно-душевное соединение с Другим, психотерапевтом, даже до первой встречи с ним.
Следующая ступень на пути от первичной экзистенции к конечной, конкретной, оформленной в словах реплике пациента условно будет названа в пределах данного текста «картиной». Когда пациент намеревается высказать терапевту жалобу или поделиться тем или иным своим жизненным переживанием, он внутренним взором вглядывается в свою жизнь и в свое восприятие и переживание этой жизни и как бы очерчивает то, о чем он сейчас будет говорить. Он делает некоторое апперцептивное усилие, выделяющее из оригинала ту или иную область, которой предстоит стать «подлежащим» по отношению к «сказуемому», то есть буквально тому, что сейчас будет говориться. Это подлежащее, само собой разумеется, не дано пациенту в виде дискурсивно развернутой цепочки слов. Это скорее синхронная картина, конкретные детали которой, может быть, еще и не проступили в сознании пациента, но которая уже дана ему в своей целостности и в своей напряженной динамике. Может быть, понадобится много слов, и даже много фраз, чтобы выявить, конкретизировать и полностью исчерпать в высказываниях эту картину. По отношению к оригиналу картина выступает символом, точно так же, как оригинал по отношению к экзистенции. Процесс, идущий от оригинала к картине, может быть назван семиотической апперцепцией. Функция семиотической апперцепции состоит в том, чтобы выделить из большого поля оригинала только одну его часть, но такую, которая может выступать полнокровным представителем целого.
По отношению к звучащей фразе пациента картина выступает, как уже сказано, экзистенциальным подлежащим. В картине, в отличие от оригинала, экзистенция дана уже в сплошь опытной форме, в форме непосредственно переживаемых образов, мыслей, чувств и состояний. Картина сохраняет прочную связь с оригиналом и через нее с экзистенцией, и потому сохраняет функцию «критерия истинности», так что в случае, если прозвучавшая фраза не выражает того, что сознание переживает как картину, то картина сигнализирует об этом ложном, неудовлетворительном, неточном выражении некоторым явным чувством «не то». «Нет-нет, я не то хотел сказать!».
Этот феномен хорошо известен поэтическому сознанию («Мысль изреченная есть ложь») и обыденному сознанию, например, в случаях вспоминания забытого имени.
Феномен «не то» является обязательным компонентом речи пациента, и чем более явно он присутствует, тем серьезнее, продуктивнее и ответственнее психотерапевтический процесс на полюсе пациента. Психотерапевт должен помнить о существовании этого феномена, уважать и ценить его, и в тех случаях, когда он ощущает его отсутствие у пациента, он должен профессионально встревожиться, должен сказать уже свое, профессиональное «не то» так звучащей речи пациента. Это бывает в случаях, когда пациент говорит гладко и затверженно, как хорошо отрепетированный монолог, лишь очередной раз воспроизводящийся с минимальными вариациями, приспосабливающими его к данному случаю.
Процесс, связывающий картину с репликой пациента, может быть назван «процессом описания». Строго говоря, процесс описания содержит в себе два основных акта — апперцепцию, то есть выделение из картины того фрагмента, который сейчас, в первую очередь, будет выражен, и само описание, то есть оформление в словах этого выделенного фрагмента. Разумеется, обоим этим процессам присуща большая доля экспрессивной ориентации на Другого. Если эта экспрессивность присуща уже оригиналу, и, конечно, картине, то по мере выхода слова на поверхность, вхождения его в диалогическое пространство, доля и степень выразительности должны возрастать. Под выразительностью и экспрессивностью мы понимаем здесь не только и даже не столько оформление и приспособление уже готового содержания для слуха Другого, но и сам процесс формующего влияния сознания Другого и отношений с Другим на положение экзистенции, на те или другие апперцептивные акты, на тот или иной процесс описания выделенных содержаний в слове.
Последнее звено в этом сложном семиотическом процессе — сама звучащая фраза. Ее нельзя мыслить как некий пузырек воздуха, поднимающийся со дна и только озвучивающий то содержание, которое уже готово было в нем до непосредственного речевого акта. Сам по себе этот речевой акт во всех своих компонентах — от физиологическиартикуляционных до диалогически-мировоззренческих — является деятельностью, не только выявляющей уже готовое содержание, но и формирующей их. Иначе говоря, все те семиотические процессы — апперцепция, символизация, описание и пр., о которых только что шла речь, не выступают как предшествующие непосредственной речевой деятельности акты, которые, уже завершив всю интригу, лишь выпускают деятельность как полностью подчиненного им глашатая, призванного лишь зачитать то, что было подготовлено до и без ее участия. Деятельность — полноценный участник всего этого внутреннего глубинного процесса, участник, влияющий на самые изначальные акты своей собственной подготовки, как это ни парадоксально звучит для формально-логического мышления, знающего только простые причинно-следственные отношения и линейную хронологию.
Итак, мы видим, что фраза, звучащая в устах пациента, представляет собой не просто верхушку айсберга, а живой, динамичный организм символ, являющий в себе в пределе всю экзистенцию пациента в целом и весь тот активный внутренний личностный акт, который совершает пациент, открывая свою экзистенцию терапевту и самому себе.
Уже из этого, заведомо упрощенного описания семиотической подоплеки исходной реплики пациента (упрощение, в частности, состоит в том, что описание это почти не затрагивает паралингвистических аспектов речи и поведения пациента) видно, какая сложная семиотическая задача стоит перед терапевтом, который должен произнести ответную реплику. Попытаемся описать семиотическую структуру этой ответной реплики.
Первый процесс, который включен в построение ответной реплики терапевта — это перцепция. Мы отвлекаемся в пределах данного текста от существенного фактора, влияющего на перцепцию, а именно — от личной экзистенции терапевта, от его установки, от сложного процесса приготовления собственной личности и собственного психического аппарата к восприятию пациента, и рассматриваем перцепцию как чистый, беспримесный процесс дублирования слов пациента в сознании терапевта. Эта заведомая неточность описания служит еще одним вынужденным упрощением.
За перцепцией следует процесс реконструкции фразы пациента. Какова задача процесса реконструкции? Она состоит в том, чтобы в сознании терапевта восстановить картину, которая есть в сознании пациента. Понятно, что речь идет о копии этой картины, которая заведомо отличается от исходного изображения. Отличается хотя бы потому, что терапевт идет обратным путем, не от целого картины к части, фразе пациента, а наоборот, от части к целому, от фразы к картине. И потому уже с первых шагов процесса реконструкции терапевт должен преодолевать искушение увидеть во фразе слишком много, понять целое.
Есть в терапевтической работе опасный соблазн торопливого понимания, когда терапевт усилием воли и сознания постигает, как ему кажется, смысл фразы, то есть восстанавливает картину-контекст фразы, испытывает естественное удовлетворение от этого понимания и торопится радостно поделиться и своей картиной, и своим пониманием с пациентом. На первых шагах терапевтического процесса вероятность истинного понимания ничтожно мала, поэтому гораздо более точным и мудрым поведением психотерапевта в этой фазе будет «стратегия непонимания». Смысл ее — в аскетическом отвержении всех поспешных пониманий,
приходящих в голову и имеющих своим источником личную экзистенцию терапевта, а не экзистенцию пациента.
Поэтому «чистое восприятие», то есть отвлечение от личностных факторов, влияющих на перцепцию терапевта, является не только научной абстракцией, упрощением, нужным для анализа, но и идеалом, к которому терапевт должен стремиться, желая полноценного понимания фразы пациента и постижения сквозь эту фразу, через нее и в ней экзистенции пациента. Движение к этому идеалу может быть названо психотерапевтическим кенозисом, самоуничижением, самоумалением, отказом от «своего» в пользу той возникающей на глазах у терапевта смысловой реальности, которую являет собой начавшаяся и разворачивающаяся речь пациента.
Во всякой профессии есть своя аскетика. Понимающая психотерапия требует от терапевта решения духовно- профессиональной задачи «очищения ума». От чего? Повторим: в процессе понимания психотерапевт не должен «искать своего». Современная психология и психотерапия склонны усмотреть здесь лишь проблему проекции и переноса-контрпереноса, то есть видеть проблему лишь в недолжной, неосознаваемой, ложной адресовке чувств терапевта. В действительности проблема глубже — в недолжных, онтологически ложных чувствах, ложь которых не упраздняется от того, что они будут осознанны. Это может быть страсть сребролюбия, блуда, тщеславия — и дело вовсе не в том, что они неуместны, неадекватны терапевтической ситуации, а в том, что они вводят душу психотерапевта в ложное состояние, когда она не способна видеть реальность другого человека. Как уже было сказано, результатом процесса реконструкции является «копия картины». В начале психотерапевтического процесса или в начале понимания каждой очередной «картины» пациента эта копия представляет собой один небольшой фрагмент, который напряженно ждет своего восполнения до целостности, отчетливо сознает себя частью еще не явившегося, но являющегося целого. Это часть, может быть — отдельный жест, который должен получить в предстоящем рассказе свое оправдание. Удерживая в своем сознании жажду разъяснения загадки, терапевт продолжает слушать пациента, продолжает участвовать в процессах перцепции и реконструкции. И почти так же, как картина выполняла функцию критерия истинности во внутреннем субъективном пространстве
пациента, так первые реконструированные фрагменты копии берут на себя эту роль критериев истинности в том смысле, что они будут оставаться в состоянии актуальной, напряженной смысловой неудовлетворенности до тех пор, пока следующие шаги реконструкции не дадут им того смыслового контекста, в котором они будут оправданы. Коль скоро этого не происходит, в сознании терапевта остается некая смысловая брешь, ущерб, которые неким сигналом профессиональной тревоги дают ему знать, что «не все ладно в Датском королевстве», и что, следовательно, нужно либо дождаться дополнительных сведений, либо проверить сведения уже полученные и образовавшие в своей совокупности копию картины, либо, наконец, проверить, точно ли услышан и понят сам исходный жест, выбранный лишь в силу своей первичности как критерий истинности. Неважно, какую первую косточку найдет палеонтолог, ибо каждая косточка целого организма содержит в себе информацию обо всем целом, и если не позволяет в точности восстановить организм таким, каким он был, то позволяет с большой долей уверенности отвергнуть ложные гипотезы об облике вымершего животного. А уж если косточек много, а в психотерапии таких «косточек» более чем достаточно, то потенциально возможность для отвержения ложных реконструкций картины и даже для построения точных реконструкций имеется.
Другое дело, что сама картина, подлежащая реконструкции, увы, никогда не является таким же гармоническим целым, как организм какого-нибудь ископаемого ихтиозавра, потому что сама эта картина является промежуточным звеном между восходящими потоками символизации экзистенции в слове и внутренними коррекциями точности этой символизации, происходящими в субъективном пространстве пациента. Коль скоро картина всегда не завершена, всегда не равна себе, то и копия ее не может рассчитывать на равенство ей. Итог всего процесса, происходящего на полюсе терапевта — его звучащая ответная реплика терапевта. Естественно предположить, что этой реплике предшествует некая картина, точно так же, как картина предшествует и реплике пациента. Вполне понятно, что картина, на основе которой выстраивается реплика терапевта, является результирующей многих факторов. К таким факторам-«вкладчикам» могут быть отнесены и экзистенциальные проблемы самого терапевта, и его мировоззрение, и его отношения с пациентом, включая смысловые, эмоциональные и прагматические аспекты, однако от всех этих влияний мы тоже здесь отвлекаемся. Мы станем рассматривать только те влияния на картину терапевта, которые определяются, с одной стороны, фразой пациента и всем стоящим за ней экзистенциально-семиотическим процессом, а с другой стороны, профессиональными теоретическими средствами, которыми пользуется терапевт. Эти средства образуют промежуточное звено между копией картины пациента и картиной терапевта, долженствующей быть высказанной. Они представляют собой теоретические схемы, конструкции, позволяющие анализировать, систематически структурировать те процессы сознания пациента, которые выше были названы экзистенциально-семиотическими.
Непосредственным материалом аналитической переработки выступают фрагменты копии картины пациента, но объектом этого анализа является сама картина пациента, процессы личности и сознания, которые создают эту картину, процессы апперцепции, которые выделяют ее из оригинала, и даже процессы оформления оригинала из первичной экзистенции пациента.
Такова обращенность этих теоретических схем и средств к пациенту, его сознанию и его экзистенции. Что касается обращенности этих средств к терапевту, к его картине и далее, к фразе, которую он скажет, то они выступают в функции «мультипликаторов». Мультипликаторами мы будем называть эти теоретические средства потому, что они дают возможность построить множество терапевтически адекватных реплик терапевта. Каждый из мультипликаторов представляет собой сложный знак, или, точнее, знаковую систему, которая служит средством семиотического переструктурирования копии картины пациента в картину
терапевта. Последнее вовсе не является даже по своему заданию этой копией, ее изображением. Картина включает в себя копию в уже переструктурированном виде как один из своих фрагментов, участвующих в подготовке ответа пациенту.
Ниже мы будем специально обсуждать виды мультипликаторов и принципы их работы. Сейчас же лишь скажем, что производимое с помощью мультипликатора переструктурирование копии ведет к тому, что копия, сохраняя черты, позволяющие идентифицировать ее как таковую, оформляется внутри картины в новом контексте, дающем увидеть в копии невидимые до такого контекстуального оформления черты исходной картины пациента и даже черты его экзистенции.
Третья из упомянутых в начале этого текста единиц — реакция пациента на ответную реплику терапевта — строится на основе следующей семиотической конструкции. После восприятия пациентом фразы терапевта и собственных процессов реконструкции этой фразы (описание которых мы здесь опускаем) пациент обретает в своем сознании конструкцию, которую мы условно назовем откликом. Отклик попадает в компанию с такими уже знакомыми нам элементами субъективного пространства пациента, как картина, оригинал и фраза. Отклик прежде всего поверяется сознанием пациента на свою способность выступить в качестве означающего по отношению к картине. Если пациент замечает, что в отклике не содержится ничего такого, в чем картина может узнать самое себя, то субъективно это будет переживаться им как непонимание.
Если сознание пациента удостоверило адекватность отклика картине, то есть картина узнала себя в отклике, то наступает вторая фаза поверки отклика, которая должна высказаться о способности отклика служить означающим по отношению к оригиналу. «Да, — может сказать сознание пациента, — вы меня правильно поняли. Именно это имелось в виду, именно такая картина предлежала мне в момент построения фразы, все верно, но это „не то“, я хочу выразить нечто совсем другое». В этом случае отклик, предоставляя сознанию пациента зеркало, в котором оно узнает себя, дает ему возможность задаться вопросом о том, насколько адекватно картина выражает и символизирует оригинал. Без этого пришедшего от другого человека понимания сознание не может узнать, точно ли, существенно ли оно выразило оригинал в картине, та ли и такая ли картина нужна сознанию, пытающемуся выразить свою экзистенцию для другого.
В результате мы имеем систему семиотических созначений, где отклик является означающим для картины и оригинала, картина является означающим для оригинала и означаемым для отклика, а оригинал является означаемым для картины и отклика. И именно это последнее, двойное означение оригинала и дает возможность ему, как сейчас говорят, «почувствовать разницу» и окончательно выбрать картину как адекватного своего выразителя, отвергнуть ее или потребовать необходимых корректив.
Реакция пациента на ответную реплику терапевта строится так же, как и исходная реплика, но с дополнительным учетом того обстоятельства, что диалогизм из потенциального сделался здесь актуальным и эта реакция имеет дело не с предполагаемым сознанием Другого, а с фактически осуществившимся актом чужого сознания, который вернул мне, пациенту, отклик на мое собственное слово, содержащий и копию моего слова, и слово терапевта, возникшее в ответ на мое. Печально для терапевтического процесса, когда вся активность пациента тратится на борьбу с непониманием терапевта, но непродуктивна и такая терапевтическая ситуация, где слово пациента как бы проваливается, не цепляясь, в сознание терапевта, не получая никакого душевного, духовного и эстетического сопротивления. Если терапевтическое выражение экзистенции пациента уподобить деятельности ваятеля, то мало надежд на создание совершенного образа из корунда, но и при отсутствии сопротивления материала творческого успеха ждать не приходится: из манной каши скульптуру не создашь.