Введение*

Вглядываясь в пеструю ленту истории современной психотерапии,
за драматическими перипетиями, борьбой идей и людей, калейдокопической сменой мод можно заметить и медленные, глубинные тек-тонические сдвиги. На “поверхности” психотерапевтических теорий они знаменуются сменой психотерапевтических “упований”: механизм внушаемости – главная надежда дофрейдовского периода – сменяется в психоанализе механизмом осознания, затем на сцене появляется спонтанность, коммуникация и, наконец, переживание. В синергийной психотерапии таким упованием, центром кристаллизации всей психотерапевтической теории и практики становится молитва (Василюк, 1997).
_____________________
* Василюк Федор Ефимович – председатель редколлегии Московского Психотерапевтического Журнала, декан факультета психологического консультирования МГППИ. Данный текст в 1997-98 годах готовился автором как статья для МПЖ, но потихоньку вырос в небольшую книгу “Переживание и молитва”, которая в скором времени должна быть опубликована. Здесь печатается вступительная часть книги. В 1995-1998гг. работа над этой темой выполнялась при финансовой поддержке РГНФ. Грант № 96-03-04563.
_____________________

Вновь появляющиеся “упования” вовсе не отменяют старых, а включают их в свою орбиту, вступают с ними в продуктивные отношения и дают им возможность раскрыть еще не исчерпанный теоретический и практический потенциал.

Христианский подход в психологическом консультировании и психотерапии на Западе уже достаточно давно и основательно утвердился, издаются десятки специальных журналов, действуют специализированные центры и т.д. У нас же в стране христианская психотерапия делает лишь первые шаги и только начинает себя опознавать. Процесс этого узнавания себя не простой, ибо должен вестись одновременно в нескольких контекстах, которые, к тому же, взаимоотражают друг друга: такова попытка рассмотреть себя сразу в нескольких зеркалах. Что это за контексты? Во-первых, православная традиция, включающая в себя, в частности, и опыт пастырского душепопечения (что особенно важно для психотерапии), и глубочайшую аскетическую практику, и литургическую жизнь, и теснейшим образом с ними связанную синергийную антропологию. Во-вторых, традиция современной психотерапии. В-третьих, научная психологическая традиция. В-четвертых, чрезвычайно эклектичная культура психической деятельности современного человека.

Сердце синергийной психотерапии и ее корни – в православной традиции, но формируется она на пересечении духовных, интеллектуальных и организационных влияний всех этих сильнодействующих контекстов и в своем категориальном строе и методическом арсенале обязана стремиться к обеспечению их конфигурирования.Необходимость такого теоретического и практического конфигурирования определяет и задачу данной работы. Она состоит в том, чтобы попытаться сопоставить между собой два психотерапевтических “упования” – молитву и переживание, но сделать это не на территории религиозной традиции и не на территории профессиональной психотерапии, а на “нейтральной территории” общей психологии.

Итак, сопоставительный общепсихологический анализ переживания и молитвы – главная цель настоящей работы. Но сначала для полноты теоретической картины придется вовлечь в анализ еще одну важнейшую общепсихологическую категорию – деятельности.

Переживание – молитва – деятельность: сопоставление категорий

Есть глубинная связь между страданием и познанием. Не только друг познается в беде, но и о себе человек в трудную годину узнаёт правду: порой открывается жалкое и годы жжет стыдом, но иногда неожиданно для себя самого выпрямляется он в полный рост, и другой жар – жар свободы, достоинства, духа, мужества загорается в душе и преображает всего человека. Благополучие желанно и благодатно, но по-своему опасно, обманчиво; страдание не менее опасно, оно может сломать и измельчить душу, но страдание менее обманчиво, оно очища-ет от наносного, поверхностного, обнажает сердцевину человеческого существа, в нем выговаривается глубокая и простая правда жизни. Страдание испытывает человека. [Не зря слово “испытание” чувствует себя “на месте” как в жизненно-экзистенциальном контексте (“испыта-ние судьбы”), так и в контексте научно-познавательном (“естествоиспы-татель”, “испытуемый”),а сам глагол “пытать” в славянских языках означает “спрашивать”.] И потому сквозь призму страдания ясно видна бывает и отдельная личность, и “человеческая ситуация” вообще.

На человека обрушилась беда. Что у него в душе?.. “Нужно обязательно что-то предпринять, что-то придумать, исправить, этого не должно быть, что-то нужно делать...” – не уставая, твердит один голос, побуждая человека к действию. Другой, напротив, призывает принять неизбежное: “Ничего не поделаешь, старого не вернешь, придется смириться, пережить”. Но вот, бывает, и сделать ничего нельзя, и примириться невозможно – и тогда вырывается из самых глубин души: “Господи, помоги! Спаси!” “Не верю, – твердит рассудок, – это малодушие, нужно самому, нужно что-то придумать”. Но сквозь рассудок, мимо него из глубины души в глубину неизвестности несется молитва, и тогда, пусть на мгновение, во тьме отчаянья вспыхивает искра надежды.

Таковы ответы человека на ситуацию беды: действие – переживание – молитва. В попытках совладать с бедой эти формы активности могут сменять друг друга, дополнять, конкурировать или взаимодействовать, но каковы бы ни были их взаимоотношения, они не сводимы друг к другу без остатка и в совокупности покрывают собой весь круг возможных типов реагирования на беду. Так – в ситуации несчастья. Однако, похоже, эта ситуация лишь концентрированно выявляет общую истину: деятельность, переживание, молитва – три самобытных, незаместимых, не сводимых друг к другу типа активности, исчерпывающих собою весь экзистенциальный горизонт человеческой жизни.

Если эти три категории образуют единую смысловую целостность, то, прежде чем приступить к решению непосредственной задачи данной статьи – рассмотрению различных форм соотношения переживания и молитвы, необходимо попытаться дать хотя бы предварительный анализ всей этой категориальной триады в целом.

Феноменологическая основа

Нам уже приходилось писать, что феноменологической предпосылкой переживания является ситуация невозможности (Василюк, 1984). В противоположность этому феноменологическая основа всякой деятельности – чувство возможности желаемых изменений. Мы не могли бы действовать без этой феноменологической основы. Мы не стали бы переживать, не будь в жизни невозможности, живи мы в мире абсолютных возможностей. И “невозможность”, и “возможность” – простые феноменологические формы, которые непосредственно знакомы сознанию. Эта простота неотменяется ни разнообразием вариантов и типов этих феноменов*, ни сложностью психологических процессов, которые создают у человека безотчетное чувство возможности жить и действовать или, напротив, явное ощущение внутреннего срыва: “невозможно!”.

_____________________
* Не входя пока в подробности, назовем лишь некоторые феноменологические ряды. “Возможность”: надежда, уверенность, осмысленность, осуществи-мость, допустимость и др. “Невозможность”: “невозвратимость, несбыточность, неизбежность”, (“тройная формула человеческого бытия”, по В.Набокову), бессилие, отчаяние, безнадежность и т.п.
_____________________

В отличие от переживания и деятельности, феноменологическая ос-нова молитвы – “возможность невозможного”. Речь не о субъективном игнорировании реальности, когда объективно невозможное иллюзорно воспринимается как возможное, и не о богословском утверждении Божественного всемогущества**, но о феноменологической форме, в которой “невозможное”, не переставая быть таковым, изнутри превозмогается надеждой и верой. Пусть даже не дольше мгновенья оно просвечивается ими – взор успевает сквозь казавшуюся последней незыблемую и неумолимую реальность разглядеть чаемое как “возможное”, хотя бы чудом. Другой вариант феноменологической основы молитвы точнее назвать: “невозможность возможного”. Неслыханное свершается, нежданное наступает, нечаянное сбывается, сама действительность преодолевает все границы мыслимого, и ощущение невместимости этих избытков бытия буквально взрывается молитвой, так что, кажется, она исторгается не из души, а из самого вдруг переполнившегося, льющего-ся через край мира***.

_____________________
** “...Человекам это невозможно, но не Богу, ибо все возможно Богу” (Мк. 10:27).
*** А душа не выдерживает этого переполнения. Таков, видимо, был молитвенный вскрик ап. Петра: “Выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный” (Лк. 5:8). Таковы многие молитвенные формулы духовного удивления, ликующего недоумения, нечаянной радости (“Ангелы и праведных души удивишася, егда предстала пред Сыном Твои и Богом…”).
_____________________

Доминирующая направленность

Какова доминирующая направленность каждого из трех процессов – деятельности, переживания и молитвы? Человек страдает от тяжелой болезни. Он может искать избавления от страдания на путях деятельности, и тогда стремится найти хороших врачей, приобрести лучшие лекарства, изменить образ жизни и режим питания и т.п., – словом, производит ряд целенаправленных действий, которые естественным порядком, по его убеждению, приближают его к желанному здоровью. В этой своей активности он весь обращен к миру и надеется, что его собственные действия, действия других людей, воз-действие специальных веществ и работа внутренних сил организма при-ведут к исцелению.

Но вот больной оказывается перед фактом (быть может, мнимым), что восстановить здоровье не удастся. Сознанию начинают открываться целые вереницы “невозможностей”. “Неужели я никогда не смогу больше…”, – повторяет и повторяет больной, примериваясь к возник-шим препятствиям, запретам, неосуществимости привычных дел, жела-ний и замыслов. За каждым таким ограничением, которое болезнь на-ложила на его будущее, встает особый личностный смысл, лишившийся сейчас своей формы воплощения. Оценить масштабы потерь, вникнуть в их значение, попытаться с чем-то примириться, найти внутренние опоры для жизни, а для этого пересмотреть порой всю жизнь, понять смысл страдания и принять его – такова работа, которую должно исполнить переживание. Переживание обращено на самого человека, на его внутренний мир, мир его смыслов*.

_____________________
* Мы синонимически употребили выражения "переживание обращено на самого человека" и "переживание обращено на мир его смыслов" потому, что феноменологически субъект непосредственно идентифицирует себя через смыслы своей жизни. Речь именно о непосредственной идентификации, а не о рефлексивном ответе на вопрос "кто я?" Можно сказать: где смыслы ваши, там и душа ваша.
_____________________

Указанная обращенность переживания на самого человека зримо вы-является в ситуации психотерапевтического консультирования. Когда человек приходит на консультацию по поводу собственных проблем, и мы можем думать, что работа переживания и есть тот продуктивный процесс, который позволит ему переосмыслить свою жизненную ситуацию, то, стоит повести диалог так, что в фокусе сознания клиента окажутся его внутренние переживания, мысли и чувства, он с благодарностью и готовностью вовлекается в психотерапевтический процесс. Его настроенность на переживание находит благоприятную почву. Однако, если клиент настроен на деятельность, – например, отец обратился по поводу алкоголизма сына, – то терапевтические фразы, поворачивающие его к самому себе, своим чувствам (“Вас возмущает его поведение. И вам по-настоящему страшно за его судьбу”) в лучшем случае пропускаются клиентом как несущественные, а нередко вызывают раздражение и отпор (“При чем тут мое возмущение и страх! – может воскликнуть клиент. – Дело не во мне, а в сыне – как ему помочь!”). Человек в таком “деятельном” состоянии весь обращен к внешнему миру, и попытки обернуть его к миру внутреннему, к самому себе воспринимает как досадную помеху, непонимание. Он ждет от консультанта не сопереживания, а содействия. И искусство консультанта состоит в том, что-бы до тех пор, пока это состояние клиента является доминирующим, вести консультативный процесс преимущественно в стилистике содействия, подготавливая, разумеется, благоприятные условия для переключения процесса и на другие регистры. Технически это может быть исполнено репликами такого типа: “Вас неотвязно преследует мысль – “что делать? что делать?” Но, так ли я понимаю, что пока все меры, ко-торые вы перебираете, бессильны что-либо изменить? И от этого возникает чувство растерянности”. В подобных репликах клиенту выражается солидарность с его “деятельным” настроем и в то же время обеспечивается “приглашение” к внутренней работе, ортогональной линии “действие – средство – результат”.

Итак, повторим, деятельность человека обращена к миру, переживание – к самому человеку. Какова же обращенность молитвы? Очевидно: к Богу. Болезнь может развернуть человека не к поиску естественных средств излечения, не к поиску внутренних возможностей переосмысления, а к поиску божественной помощи: “И вот подошел прокаженный и, кланяясь Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить” (Мф. 8:2). Такая обращенность – не просто существенная характеристика молитвы, она – необходимое и достаточное условие: где есть обращенность человека к Богу, есть молитва, пусть в самой зачаточной фор-ме. “... Обращенность к Богу как живому и личному, – пишет С.С.Хоружий (1995, с.61), – ...это уже и есть молитва в своем наиболее общем понимании”.

Феноменологическая константа

Как бы разнообразны ни были усилия больного, направленные на борьбу с болезнью, как бы часто ни менялись врачи, клиники, методы лечения, лекарства и пр., есть некая константа, которая собирает все это многообразие действий и операций в одну деятельность, – это ее смысл (в данном случае “здоровье”). Смысл является феноменологической кон-стантой деятельности, то есть чем-то в пределах данной деятельности самоочевидным, не требующим оправданий, принимаемым за данность, по отношению к которой все остальное в деятельности как раз нуждается в обоснованиях.

И дело даже не в том, что твердая несомненность смысла – залог концентрации энергии деятельности и, в конечном счете, ее успешности. Дело именно в феноменологической закономерности: для того, чтобы многочисленные действия и операции, подвижные и изменчивые как им положено, могли вращаться на своих орбитах, у всей системы, которую образует отдельная человеческая деятельность, должно быть одно солнце, один неподвижный центр, – это ее смысл. В какой бы форме ни был дан сознанию человека этот смысл, – как внутренняя ценность, ясная цель, смутное желание, – он непременно должен быть: стоит ему измениться – изменяется вся система, стоит ему исчезнуть – вся она распадается, хотя бы все составляющие ее элементы были в полной сохранности.

В противоположность деятельности в переживании подобной константой являются наличные обстоятельства, неподвластные сознанию и воле, а смысл как раз оказывается предметом работы переживания, стремящейся его изменить, преобразовать, обрести. “Объективный факт” феноменологически есть то, что вошло в мой мир, действует на меня, но что я не могу отменить или изменить. Переживание в своей чистоте не думает изменять мир, оно плетет свои кружева вокруг фак-тов мира, стремясь вплести их в ткань жизни, врастить в сознание, ассимилировать, то есть превратить чуждое, что несет в себе факт, в присвоенный личный опыт. Но точкой отсчета всей этой работы является именно фактическое обстояние.

Для молитвы такой константой является трансцендентное, интуиция существования Бога, вера*. Речь не о положительном религиозном содержании и не о силе веры, не о переживаемых верующим состояниях Божьего присутствия, не о тех минутах, когда сердце его горит, душа ликует и философского вопроса о существовании Бога просто не возникает, как не возникает вопроса о существовании воды у жаждущего, припавшего к чистому роднику. В самом деле, ведь и противоположные состояния богооставленности или оскудения веры – вовсе не препятст-вия для молитвы. Иисус взывал на кресте: “Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?” (Мк. 15:34), а отец одержимого отрока молил: “Верую, Господи! помоги моему неверию” (Мк. 9:24). Молитва возможна на всем диапазоне состояний от остро переживаемой оставленности, от притупления и онемения веры (“окамененного нечувствия”) до явного ощущения Божьего присутствия, хотя всякий раз это будет совсем другая по своему типу молитва. Однако речь, повторю, не о категориях “присутствие – отсутствие”, “явное – неявное”, “смутное – ясное”, но о категории трансцендентного: интуиция внемирного, выходящего за пределы чувственного опыта – необходимое феноменологиическое условие, без которого невозможна молитва, как личное обращение к Богу**.Это условие не является достаточным (таковым не является даже полная очевидность существования Бога, которая не обязательно порождает молитву). Но интуиция трансцендентного непременно присутствует внутри молитвы. Когда человек лишается ее, он выпадает из молитвы. Не важно, насколько эта идея философски проработана человеком, насколько она представляется вероятной или невероятной его рассудку, на каком опыте она основана, важен сам факт ее присутствия в душе. Именно ее присутствие в душе есть тот стержень, на ко-тором держится молитва, та ось, вокруг которой вращается вся вселенная молитвы.

_____________________
* “Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом” (Евр. 11:1).
** Это феноменологическое условие может быть осуществлено не обязательно в модальности действительности, но и в модальности долженствования ("Ты же должен быть, помоги!"), и в модальности
_____________________
Если добавить к трем названным параметрам сравнения еще один, описывающий то, что подлежит преобразованиям и изменениям в дан-ном типе активности, мы получим следующую сравнительную таблицу:

Эти характеристики не претендуют на ясное и исчерпывающее различение категорий внутри категориальной триады: деятельность – переживание – молитва. Такая ясность и полнота и не могут быть предпосланы всему исследованию, будучи одним из искомых его итогов.* Однако, и достигнутой степени дифференцированности категорий достаточно, чтобы поставить уже не методологическую, а положительную психологическую задачу исследования взаимовлияния и взаимодействия деятельности, переживания и молитвы в реальном жизненном процессе.

_____________________
* возможности ("Если Ты есть, Господи, почему так несправедлив этот мир?!"). Эти модальности – своего рода ступени, поднявшись на которые, сознание может "дотянуться" до непосредственного переживания Т ы не как условной диалогической фигу-ры, а как Живой Личности. После этого все предварительные модальности – “если”, “должен” и пр. – отпадают как строительные леса, ненужные уже, когда воздвигнут сам дом.
_____________________

Анализируя наш исходный пример типов человеческих реакций на ситуацию беды, мы обращали внимание преимущественно на то, что отличает деятельность, переживание и молитву как разные формы активности. Но эта же ситуация показала, как тесно они связаны между собой. Когда деятельностный, направленный на мир поток жизни остановлен препятствием, он продолжает по инерции искать “горизонталь-но” же ориентированных путей своего продолжения, пусть даже препятствие непреодолимо. Однако сама остановка процесса, хоть и неполная, приводит к тому, что в “экзистенциальном теле” открываются кА-кие-то поры, через которые жизненная энергия начинает пробиваться в направлениях, ортогональных целенаправленной предметной деятельности, и течь по руслам переживания и молитвы. И потому в самом на-чале, в истоке переживание и молитва мало отличаются друг от друга, а часто и от не смирившейся еще со своей остановкой деятельности. Молитва здесь порой напоминает несовершенныеформы переживания и в то же время примитивные формы деятельности. Подобно такой деятельности она прямолинейно стремится одной силою, насилием над ситуацией достичь предметной цели, которой не смогла достигнуть деятельность, а подобно такому переживанию – совладать с ситуацией не объективным смысловым преобразованием, а лишь субъективным пере-толкованием ее. Молитва и сама на этой стадии примитивна и носит черты магического действия. Это дало Ж.-П.Сартру повод истолковать эмоциональное переживание как магическое действие (Сартр, 1984).

В изначальной недифференцированности переживания, деятельности и молитвы содержится возможность их психологической взаимозаменяемости, взаимоопосредованности, взаимовлияний вплоть до сращивания в единые “функциональные органы”, внутри которых они обмениваются энергиями, формами и средствами.

Молитва в мире переживания

Итак, замысел настоящего исследования состоит в том, чтобы, войдя в мир переживания, вглядеться в то, как в этом мире зарождается молитва, куда она направляет свою активность, в какие связи и взаимодействия с переживанием она вступает, какие функции начинает выполнять по отношению к переживанию, какие влияния оказывает на него, а че-рез него – на всю психологическую ситуацию, душевное состояние и личность человека.

В пределах этого исследования мы будем смотреть на молитву “снизу”, то есть намеренно отвлекаться от мистической, аскетической и догматической стороны вопроса (насколько это будет позволять сам материал), ограничиваясь лишь научно-психологическим подходом. Это ограничение, однако, не означает психологистической редукции, по-пытки свести действие молитвы к одним лишь естественным психологическим закономерностям. Тем не менее, необходимо попытаться ис-черпать, насколько возможно, чисто психологические влияния молитвы на состояние человека. Эта задача соответствует требованию научной добросовестности и не оскорбляет религиозного чувства, ибо многочисленные свидетельства о молитвенном опыте и его воздействии на человеческую жизнь показывают, что, если бы даже удалось полностью описать все естественно-психологические закономерности воздействия молитвы, в ней осталось бы еще столько, сколько и не снилось всем психологическим мудрецам. Психология молитвы плодотворна и для психологии, и для религиозного опыта. Психологизация же молитвы, по-пытка сведения ее к разновидности медитативной психотехники бесплодна, ибо, соблазняясь внешним сходством, она проходит мимо молитвы, суть которой – в “таинстве встречи”.
План изложения прост. Сначала мы рассмотрим, как молитва рождается из переживания, а затем – как она влияет на него в зависимости от того, на какой структурный элемент она направлена – на объект переживания, процесс или саму личность.

Порождающие ситуации

Молитва интимно связана с переживанием, и общность между ними начинается с того, что ситуация, порождающая необходимость в переживании, является в то же время максимально предрасполагающей и к молитве.

Ранее мы описали такую ситуацию как ситуацию невозможности (Василюк, 1984). В “обычной” ситуации человек верит, что его потребности могут быть удовлетворены, ценности осуществлены, цели достигнуты в результате его собственных действий, действий других или благоприятного стечения обстоятельств. Но вот складывается положение, где удовлетворение невозможно, утраченное уже не вернуть, нарушенное не исправить, попранное не возродить, сделать ничего нельзя... Такая, “критическая” ситуация и дает начало процессу переживания. Но в ней же создаются условия, предрасполагающие к молитве: человеку не на что надеяться здесь, нечего ждать от мира, нельзя уповать на свои силы… И в этот момент, “когда подступает отчаянье”, глаза его сами поднимаются к небу: “Господи, помоги!” Эту истину У.Черчилль выразил точной формулой: “В окопах не бывает атеистов”.

Переживание есть долгая и сложная работа души в ответ на ситуацию невозможности. В этой работе есть свои ритмы и фазы, взлеты и падения. Вся ситуация невозможности жизни, невозможности деятельности, вызывая переживание, предрасполагает и к молитве, но в особенности естественно молитва изливается из души в экстремальных точках переживания – в глубочайших эмоциональных колодцах, когда и жизнь невозможна, и переживание становится невозможным. Разумеет-ся, здесь нет строгой натуральной закономерности, такой, что мы могли бы сказать: невозможность переживания является необходимым и достаточным условием порождения молитвы. Молитва может возникать и без этого условия и не обязательно возникает при его наличии. И, тем не менее, есть явное ощущение, что на самом дне переживания душа ощущает какой-то внутренний толчок, каким-то чудом “узнает” его и откликается молитвой. Не зря состояние “отчаяния” сопровождается чаще всего метафорами “глубины” и “мрака”. Отчаяние само не рождает молитву, но, быть может, “глубина отчаяния” обнажает недоступные в обыденных состояниях внутренние духовные родники, а “мрак отчаяния” становится фоном, на котором душа успевает заметить и мельчайший проблеск надежды и всею силою отозваться на него не расчетом и планом, а мольбой. Наблюдая за такими тупиками человеческой судьбы, из которых вдруг возгорается молитва даже и у человека вовсе не религиозного, трудно удержаться от мысли, что молитва – это не выученное, искусственное действие, а, подобно дыханию, естественное проявление духовного организма, наоборот, лишь искусственными усилиями подавляемое и вот на изломе жизни вновь выпорхнувшее из-под корки обыденности, словно дав воздуха чуть было не погибшему организму*.

_____________________
* Эти общепсихологические гипотезы о рождении молитвы в кризисных состояниях находят свое подтверждение в еврейской религиозной традиции. Хотя в ней существует две линии отношения к молитве – как к обязанности (Маймонид) и как к привилегии (Нахманид), обе они сходятся в том, что “молитва осмысленна лишь тогда, когда возникает из ощущения ц а р á (беды)” (Соловейчик, 1994, с. XXXII). Впрочем, само это понятие мыслится по-разному. “Маймонид воспринимал саму повседневную жизнь как постоянную экзистенциальную борьбу с несчастьями, вызывающими у восприимчивого человека чувство отчаяния, размышления о бессмысленности жизни, абсурдности происходящего, безрезультатности. Это устойчивое ощущение ц а р а, существующее постоянно. …Человек воспринимает себя безнадежно запутавшимся в огромной безличной вселенной, одиноким, без малейшей надежды на спасение. …Именно из этого ощущения поражения и возникает молитва. По Нахманиду, кризис вызывается внешними обстоятельствами и возникает независимо от самого человека. Он приходит откуда-то извне и, как правило, обрушивается совершенно неожиданно” (там же, с. XXXII – XXXIII). Мы видим, что кризис может мыслиться как “внешний”, вызываемый социальными, экономическими и другими причинами, а может пониматься как “внутренний”, экзистенциальный, который “коренится в самой сути человека, в его метафизических началах” (там же, XXXIY), но с общепсихологической точки зрения важно, что в обоих случаях традиция усматривает существенную связь между кризисом и молитвой.
_____________________

Однако, не только из глубины безысходности, но и с вершин лико-вания изливается молитва**. Положительные пики жизни, состояния “сверхвозможности” также представляют собой род ситуаций невоз-можности, потому что в ответ на эту ситуацию у человека нет адекват-ной целенаправленной деятельности.Нежданную удачу порой так же трудно пережить, как и беду*. А что делать с немыслимым счастьем, нечаянной радостью, неописуемой красотой?
_____________________
** “Воскликните Господу, вся земля! Служите Господу с веселием, идите пред лице Его с восклицанием!” (Пс. 99:1-2) “И подойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего, и на гуслях буду славить Тебя, Боже, Боже мой!” (Пс. 42:4) – не может сдержать молитвенных восклицаний псалмопевец.
* Чеховский герой не шутил, называя “житейскими катастрофами” “известность, генеральство, переход от довольства к жизни не по средствам, знакомства со знатью” (“Скучная история”).
_____________________

Можно выдвинуть предположение, что молитва как особый тип человеческой активности интимно связана с экстремумами жизни. Это предположение может быть даже переформулировано в эмпирически верифицируемую гипотезу: у человека, не имеющего навыка регулярной молитвы, вероятность спонтанного возникновения молитвенных состояний и действий тем больше, чем более значимую для всей его судьбы он переживает ситуацию и чем в более острой точке находится его переживание.

Впрочем, в рамках данного исследования гораздо важнее наращивание корпуса теоретических гипотез, чем концентрация на проверке од-ной из них. Поэтому ограничимся лишь литературным примером, наглядно показывающим, как кризис в переживании кризиса дает толчок к тому, что душа обращается от переживания к молитве. Кроме возможности проиллюстрировать процесс рождения молитвы из переживания, нижеследующий литературный пример дает удобную возможность вы-сказать общие предварительные соображения о взаимовлияниях и взаимопереходах между процессами переживания и молитвы до систематического теоретического анализа проблемы.

Алексей Степанович Багров, герой “Семейной хроники” С.Т.Аксакова, сделал предложение Софье Николаевне Зубиной. “Долго сидела Софья Николаевна одна в гостиной... и думала крепкую думу... омрачились ее живые и блестящие глаза, тяжелые мысли пробегали по душе и отражались, как в зеркале, на ее прекрасном лице... Вопрос, идти или нет за Алексея Степановича – точно оставался не решенным. Наконец, предложение сватовства обратилось в действительность, и надо было решить этот великий, роковой вопрос для всякой девушки. Необыкновенно ясная голова Софьи Николаевны, еще не омраченная страстностью ее натуры, тогда ничем глубоко не возмущаемой, все понимала и все видела в настоящем виде, в настоящем свете... Софья Николаевна хорошо понимала неравенство между ними… Противоположные мысли, взгляды и картины роились, мешались, теснились в воображении молодой девушки. Давно наступили сумерки, она все еще сидела одна в гостиной; наконец, невыразимое смятение тоски, страшное сознание, что ум ничего придумать и решить не может, что для него становится все час от часу темнее – обратили ее душу к молитве. Она побежалав свою комнату молиться и просить света разума свыше, бросилась на колени перед иконой Смоленской Божьей Матери, некогда чудным знамением озарившей и указавшей ей путь жизни; молилась долго, плакала горючими слезами и мало-помалу по-чувствовала какое-то облегчение, какую-то силу, способность к реши-мости; хотя не знала еще, на что она решится, это чувство было уже отрадно ей” (Аксаков, 1966, с.146-148).

Для удобства анализа перенесем это описание в таблицу, разделив его на фрагменты, немного изменив их последовательность и выделив ключевые слова.

Что дает этот литературный пример для предварительного анализа соотношения переживания и молитвы? Ситуация значимого жизненного выбора всегда есть ситуация кризисная, потому что человек, с одной стороны, чувствует судьбоносность своего решения и необходимость принять это решение сознательно, с другой же стороны, у него нет и не может быть рациональных средств рассчитать жизнь наперед. Способность ума, на которую, как сначала кажется героине, можно опереться, на деле недостаточна и неадекватна ситуации: глобальные жизненные вопросы рассудком не решаются. Это обнаруживается уже в том, что с самого начала весь процесс разрешения проблемы идет с большой долей эмоциональных и непроизвольных включений (“тяжелые мысли пробегали по душе”). Затем он вовсе выходит из-под управления воли. Уровень переживания становится доминирующим, и весь процесс пере-стает даже внешне напоминать решение задачи, а становится переживанием кризиса. Тут-то обнаруживается полная несостоятельность из-бранных интеллектуальных средств. Но не только ясный ум героини отступает, но и переживания запутываются, выходят из подчинения волевому центру, начинают “роиться, мешаться и тесниться”, и вся эта тотальная несостоятельность способностей души справиться с ситуации-ей приходит к кризисной точке – к “смятению тоски” и к осознанию, что “ум ничего придумать и решить не может”. И именно этот кризис переживания кризиса и обращает душу героини к молитве.

Что же, вся эта работа души, работа переживания, пытавшаяся совладать с ситуацией выбора, прекращается, отменяется в молитве и заменяется ею? Нет, она продолжается в форме молитвы, не теряя ни своей задачи, ни всех своих интеллектуальных и эмоциональных возможностей, но обогащаясь новым простором, новыми средствами, новым со-стоянием всего душевного организма.

В неудаче работы переживания уже таился намек на то состояние, которое психологически адекватно совладанию с такого рода ситуации-ей, и которое потом будет найдено в молитве. А именно: работа ума (первая фаза совладания) уповает на произвольные, сознательные процессы; в сменивших ее процессах непосредственного переживания, на-против, доминирует уровень непроизвольности. Но и он оказывается несостоятельным. В молитве же (с точки зрения ее психологической структуры) устанавливается продуктивное соподчинение этих уровней: молитва есть произвольная непроизвольность, активная пассивность*. Лучший образ ее – вслушивание. Когда нужно узнать глубину расщелины, турист бросает в нее камешек и весь превращается в слух. Он замирает, взгляд его останавливается, затормаживаются почти все внутренние мыслительные процессы, сдерживается дыхание – никакие им самим создаваемые “шумы” не должны помешать расслышать звук удара камушка о далекое дно. Человек активно создает в себе состояние пол-ной пассивности. Так и в молитве. Ее кульминация – не воссылаемые прошения, мольбы, призывания, но – ожидание ответа из неведомых глубин, куда наша произвольность и намеренность не может по своей прихоти заглянуть и, стоя перед которыми, необходимо произвольно сдерживать свою произвольность.
_____________________
* С точки зрения организации состояний сознания молитва противоположна пляске, где культивируется “пассивная активность”. “Отсюда культовое значение пляски в религиях бытия. Пляска – это крайний предел моей пассивной активности…” (Бахтин, 1979, с.120).
_____________________

Итак, анализ литературного примера дает возможность высказать первые предварительные соображения о соотношении переживания и молитвы. Работа переживания начинается в ситуации невозможности или сверхвозможности. Но внутри самого переживания есть свои не-возможности или сверхвозможности, свои тупики и свои пики, свои экстремальные точки, где явно ощущается принципиальная недостаточность собственных душевных сил или необъяснимая избыточность их, несводимость души к самой себе и невыводимость из себя, ее несубстанциональность. И вот эти-то пики переживания и создают готовность к трансцендированию, предрасполагают к молитве. Когда из переживания рождается молитва, прекращает ли она работу переживания? Молитва не приходит вместо переживания, она становится “местом” переживания, его формой, его пространством.

Теперь нам предстоит систематически рассмотреть влияния молитвы на переживание. “Системой” рассмотрения послужит общая формально-деятельностная структура переживания: субъект-процесс-объект. Молитва может быть направлена на каждый из этих структурных элементов. Сначала мы кратко остановимся на случае, когда темой молитвы становится “объект”, т.е. переживаемые обстоятельства, затем намного более подробно проанализируем случаи, когда молитва направляется на сам процесс переживания и, наконец, рассмотрим ситуацию, когда в фокусе молитвы оказывается личность переживающего человека.

Литература

Аксаков С.Т. Семейная хроника. – Собр. соч. в 5 т. Т.1. М., 1966.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. – 423 с.
Василюк Ф.Е. На подступах к синергийной психотерапии: история упований. – Московский психотерапевтический журнал, 1997, № 2, с.5-24.
Василюк Ф.Е. Психология переживания. – М.: МГУ, 1984.
Василюк Ф.Е. Уровни построения переживания и методы психологической по-мощи. – Вопросы психологии, 1988, № 5, с.27-37.
Сартр Ж.-П. Очерк теории эмоций. – В кн.: Психология эмоций. М.: МГУ, 1984, с.120-138.
Соловейчик Й.-Д., рав. Молитва как диалог. – в кн.: Сидур. “Врата молитвы”, Иерусалим – Москва, 1994, с.ХХХ –ХХХIY.
Хоружий С.С. Аналитический словарьисихастской антропологии. – В кн.: Синергия. Проблемы аскетики и мистики Православия. М.,1995, с.42-150.