Ф. Василюк*
________________________
* Василюк Федор Ефимович – декан факультета психологического консультирования МГППУ. Текст представляет собой доклад, прочитанный на Конференции Сурожской епархии «Таинство покаяния» в мае 2000 г. Впервые опубликовано: Vasilyuk F. Confession and Psychotherapy. – The Sacrament of Repentance/ Russian Orthodox Diocese of Sourozh, Diocesan Conference – Headington 26th-29th May 2000.
– L.: St Stephen’s Press, 2001, p.25-36.
________________________
В докладе обсуждается вопрос: может ли и чем именно опыт современной психотерапии помочь делу исповеди и покаяния. Выделяется задача углубления покаяния, конечный смысл которого не в очищении и исправлении, а в поиске и пробуждении личности, способной к таинству встречи.Рассматриваются два типа отклонений в подходе к исповеди, которые обозначаются как опасность «юридизма» и опасность «психологизма». Приводятся примеры психологической коррекции подобных случаев.
Раскрывается значение психологической установки как органа, способствующего воплощению в жизнь результатов покаяния. Показывается, как определенная духовная установка может создаваться путем объединения молитвы и действия.
Когда я приступил к подготовке этого доклада, раздался телефонный звонок. Звонила моя пациентка, назовем ее Людмила: «Можно я приду на консультацию вместе с адвокатом?» Я был крайне удивлен. (Те из вас, кто знает современную российскую жизнь, меня поймут: адвокаты у нас большая редкость даже в суде, а уж идти на психотерапевтическую консультацию с адвокатом – о таком я не слыхал.)
– Что-то случилось?
– Да, я окончательно решила разводиться с мужем, потому что сегодня выяснилось, что он, фактически, меня обокрал.
– Вы возмущены и вам очень горько оттого, что вы так доверяли ему...
– Я пожертвовала для него всем, а он отплатил мне просто предательством. Это очень больно, а кроме того, через два дня, в Великий Четверг, у нас будет исповедь за всю жизнь (Людмила проходила в этом году катехизацию). Не простив, я не имею права идти на исповедь, а простить я не могу.
– Это пока невозможно, потому что рана слишком глубока?
– Да, мне очень больно. Я многое прощаю, но этого не могу.
– Знаете, Людмила, а вы сможете то же самое сказать Богу, что говорите мне?
– Как это?
– Ну, вот вы будете готовиться к исповеди и рассматривать ваши отношения с мужем. И, возможно, вы найдете что-то, что вы уже сейчас в силах простить ему, и тогда вы можете сказать: «Господи, вот это я ему отпускаю, и вот это, а предательство простить не могу. Я бы хотела, но не могу. Слишком больно». Принесите на исповедь все, что будет в вашей душе – и возмущение, и обиду, и боль, и одиночество. И когда будете говорить, помните, что Он, Тот, Кому вы говорите и от Кого ждете исцеления, в тот же самый четверг тоже страдал от предательства, боли и одиночества. И просил учеников побыть с Ним, бодрствовать, а они засыпали. Может быть, у вас это получится лучше, потому что у вас такая же боль, такая же рана.
Вы знаете, как прививают ветку к дереву? Делают надрез на дереве и прикладывают к нему срезанную ветку – «ранку» к «ранке», чтобы они смогли срастись. Мне трудно представить, что чувствует ветка, но через это место, где соединились два надреза, начинают течь живительные соки, общие для дерева и новой ветви. А без надрезов они не смогли бы соединиться...
Мы помолчали. Людмила больше не говорила про адвоката.
Это случай, когда психотерапия и исповедь оказались в отношениях соработничества. Психотерапия помогла снять внутренние барьеры на пути к исповеди, а исповедь, хочется верить, поможет Людмиле сделать шаг в решении той жизненной проблемы, которой была посвящена психотерапия – если не спасти брак, то, по крайней мере, восстановить достойные человеческие отношения после развода.
При обсуждении темы взаимоотношений исповеди и психотерапии очень часто говорят об их конкуренции в контексте современной культуры, где психотерапия якобы заняла место исповеди. В этом, вероятно, есть доля истины, но сегодня мне хотелось бы поставить вопрос совсем в иной плоскости: что может опыт современной психотерапии дать нам для дела исповеди и покаяния.
Покаяние – не отдельный акт, но целый путь. «И настави нас на путь покаяния», – молимся мы в Покаянном каноне. Смысл пути определяется его целью. И конечная цель, и смысл покаяния – вовсе не плач, не сокрушение, не слезы, а радость примирения и встречи. Этому посвящен доклад владыки Антония. Встреча эта происходит, конечно, отнюдь не потому, что мы такие опытные путешественники и сами достигли цели.
И даже вряд ли дело выглядит как в старых арифметических задачах, где из пунктов А и В навстречу друг другу отправились два путешественника с разной скоростью. В задачках спрашивалось обычно, где они встретятся. Пройденный нами отрезок пути не дает нам повода возгордиться нашими туристическими дарованиями, порой мы больше напоминаем не бодрого туриста, а мокрую, испуганную овцу, весь вклад которой во встречу с пастухом состоял в том, что она не забывала жалобно блеять. Но, как бы то ни было, без этого встреча могла не состояться. И мне кажется, смысл нашей конференции в том и состоит, чтобы поделиться опытом этого блеяния, опытом блужданий и поиска ориентиров на пути покаяния.
Самое опасное для заблудившегося человека – не отсутствие дороги, а ложные тропинки, очень похожие на настоящие. Отец Александр Шмеман назвал две такие ложные покаянные тропинки опасностью «юридизма» и опасностью «психологизма».
Человек уклоняется в сторону «юридизма», когда рассматривает покаяние по преимуществу дисциплинарно и считает поводом к нему нарушение нормы, закона. Наоборот, он уклоняется в сторону «психологизма», когда поводом к исповеди считает переживаемое душевное неблагополучие, тревогу, дискомфорт.
Юридизм склонен сводить грех к преступлению и видеть средство разрешения греха в наказании, а конечную цель – в восстановлении справедливости. Психологизм хочет редуцировать грех к вине, средство разрешения греха видит в оправдании, а конечную цель – в успокоении.
Как эти установки проявляются в нас во время исповеди? В первом случае, покаяние превращается в рассудочный поиск расхождений своего поведения с готовым кодексом. По форме это напоминает отчет. И мы бываем даже смущены, если недовыполнили план по грехам, так же, как неловко беспокоить врача, если температура всего 370, вот если 40 – все в порядке. Само таинство начинает мыслиться по образцу судебного делопроизводства, где кающийся сначала при подготовке к исповеди выступает как детектив, который должен к определенному сроку открыть достаточное количество преступлений, далее, уже в ходе исповеди, он выступает как обвиняемый и одновременно как прокурор (а порой и как свидетель защиты, ищущий смягчающие обстоятельства), священник при этом подталкивается к роли судьи, а то и к роли адвоката («Я вот себя не щажу, батюшка должен это учесть»).
Но чем, собственно, такой образ покаяния плох? Тем, что он скользит по поверхности, не затрагивает сердечной глубины, не ищет корней греха, и оттого не происходит собственно метанойи – перемены ума, и, раз за разом, один и тот же душевный сорняк надоедливо вырастает на том же самом месте.
Эта «юридическая», формальная тенденция особенно угрожает захватить нашу исповедь, когда нет в душе живого покаянного чувства – она оцепенела, окаменела. «Покаяния несть во мне», «Не имам покаяния, не имам умиления, не имам слезы утешительныя» – говорится в молитве, которая идет в Православном молитвослове после покаянного канона. Что мы можем противопоставить этой тенденции, чтобы углубить нашу исповедь?
Вот здесь нам может кое-что подсказать психотерапия. Среди методов психотерапии есть прием, который я называю «психотерапевтической майевтикой». Само слово «майевтика», напомню, означает родовспоможение. Сократ уподоблял свои философские беседы повивальному искусству, потому что не стремился в них сообщить готовую истину, а помогал собеседнику выносить и породить истину. В психотерапии смысл майевтического метода – в том, чтобы помочь человеку включить рефлексию и по-новому, свежим взглядом, посмотреть на свои внутренние установки, которые всегда казались слишком самоочевидными, чтобы в них можно было усомниться. Вот пример, из которого станет ясно, как работает майевтика в психотерапевтической беседе.
Мой пациент, Филипп, с юношеских лет всерьез увлекался восточными учениями, занимался йогой, бывал летом в ашраме где-то в Сибири, словом, жил напряженной духовной жизнью и все время занимался саморазвитием. Но вот он влюбился. И его душа стала разрываться между двумя влечениями – к йоге и к любимой девушке. Когда начинала перевешивать йога, и он воображал, что уходит в ашрам и полностью посвящает себя пути самосовершенствования, перед его глазами всплывала картина дома, семейного тепла, любви, и он думал: «Неужели я навсегда останусь один?». И привлекательность ашрама гасла. Когда же он начинал представлять семейную жизнь – дети, хлопоты, быт – то тут же пугался, потому там не находилось места для долгих упражнений, медитаций и чтения мудрых трактатов. «Как же я буду развиваться тогда?», – делился он со мной своими сомнениями. Однажды, когда я понял, что он уже в десятый раз пошел в этих колебаниях по одному и тому же кругу, я задал ему майевтический вопрос: «Филипп, правильно ли я понимаю, что вы убеждены, что каждую минуту вашей жизни, при любых обстоятельствах, вы обязаны развиваться?»
Я не ожидал такого эффекта. Филипп немного отшатнулся и застыл в изумлении примерно на полминуты. В терапевтическом времени это очень долго. Только потом, обдумывая, что произошло, я понял причину этого изумления. Идея «саморазвития» стала для него настолько самоочевидной, что он перестал ее замечать, и, естественно, не мог видеть, как она стала для него кумиром, управляющим его жизнью. И вот когда в майевтическом, немного преувеличивающем зеркале он увидел себя самого, как слугу этого идола развития, он был поражен. Это позволило Филиппу углубить свое осознание себя как свободной личности, которая хочет и может развиваться, но вовсе не обязана всей своей жизнью обслуживать идею развития.
Что можно вынести из подобного психотерапевтического опыта при подготовке к исповеди, чтобы помочь собственной душе от формального внешнего называния грехов уйти вглубь, к корню греха? «Согрешил ложью, осуждением, раздражительностью...», – опять и опять повторяет человек на исповеди. Как остановить скользящее по поверхности сознание и дать ему возможность пойти внутрь?
Вообразим такой внутренний сократический диалог с сами собой:
– Ты был раздражен? Но подумай, какова была причина, почему ты так раздраженно разговаривал сегодня со своим подчиненным?
– Потому что он ленив и не выполнил распоряжения.
– Но что именно тебя в этом особенно задело?
– Пожалуй, то, что это мое распоряжение, и он тем самым проявил неуважение ко мне.
– Ты убежден, что на неуважение ты обязан реагировать раздражением?
– Нет, конечно, не обязан.
– Но если ты сам свободно такого решения раздражаться не принимал, то чтó есть в тебе, что заставило тебя проявить раздражение в ответ на неуважение?
– Ну, видимо, ожидание, что все меня будут уважать, а уж особенно подчиненные.
– То есть в твоей душе есть убеждение, что ты безусловно заслуживаешь уважения, и все обязаны тебе его выказывать?
– Логически выходит так, но я не согласен с таким убеждением, оно мне неприятно.
– Чем же?
– Это не я! Это какой-то толстый, надутый от важности отвратительный властолюбец!
Здесь уже внутренний Сократ может отступить, а мы взглянем на результаты этого диалога. Я думал, что мне нужно каяться в раздражении, а оказалось, дело во властолюбии и тщеславии. Я начинал с формального осуждения раздражительности, но, по сути, считал ее оправданной, нормальной реакцией на этих нерадивых подчиненных. И в этом покаянии виделось даже нечто благородное: вот хоть и справедливо я на них разозлился, а, тем не менее, каюсь в этом. А оказалось, что нет никакой справедливости и естественности, потому что не интересы дела меня взволновали, и не забота о ком-то, а лишь задетое тщеславие. Я начинал с холодного отчета, а теперь горячий стыд залил мою душу: потому что мне думалось, что я смиренно склонил голову, а обнаружилось, что я стою на исповеди перед Господом, подбоченясь, украшая себя какими-то папуасскими перьями и надувая щеки от сознания собственной значительности. Как стыдно. Это не я, не я, я этого не хочу, помоги мне, Господи, содрать это все с себя. Еще минуту назад я мыслил себя высокой прекрасной пальмой, грациозно склонившей свои ветви, а обнаружилось, что, на самом деле, я бледный росток картофеля, который лежит в подвале, и вся надежда которого в том, чтобы дотянуться до маленького оконца, из которого пробивается луч света.
По русской пословице – «рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше». Думаю, что на самом деле – все наоборот: это рыба ищет, где лучше, а человек – где глубже. И когда нам удается с помощью майевтики, о которой шла речь, или как-то иначе, сделать усилие и от поверхностного «юридического» называния греха сделать шаг вглубь нашей собственной души, то происходят следующие «перемены ума»:
– во-первых, исповедь из безличной становится личной, моей (об этом не раз говорил митрополит Антоний Сурожский в своих проповедях);
– во вторых, за поверхностью прегрешения открывается корень страсти;
– в-третьих, теплохладное отношение ко греху сменяется тем, что можно назвать обжигающим холодом;
– и, наконец, самое важное – у нас появляется шанс за скорлупой греха, за напластованиями грязи встретить какой-то странно знакомый лик: нет, это вовсе не «Троица» св. Андрея Рублева, а картонная самодельная иконка, у которой есть только одно преимущество – это мы сами.
Вот главное. Нам нужно от плоскости формальной исповеди углубляться и углубляться к корням греха, не для того, чтобы испытать удовлетворенность геолога, открывающего все новые пласты нашей страстной натуры, или удовлетворенность детектива, раскрывающего разветвленную мафиозную сеть, а для того, чтобы пройти сквозь грех до самих себя. Ведь если мы солидарны с тем, что покаяние венчается радостью встречи, то самое главное в нем – отнюдь не сокрушение, не очищение и не исправление, это все лишь средства, главное – чтобы проснулась наша личность. Иначе кто же будет встречаться с Господом?