Впервые опубликовано в журнале "Культурно-историческая психология" в 2005 году


Молитва – молчание – психотерапия

Ф.Е. Василюк*кандидат психологических наук,

декан факультета «Психологическое консультирование»

Московского городского психолого-педагогического университета


* Автор выражает благодарность Российскому гуманитарному научному фонду за финансовую поддержку исследований по теме «Проблемы синергийной психологии». Грант № 96-03-04563.


Предлагается новое прочтение работы Л.С. Выготского «Трагедия о Гамлете, принце Датском». На основе анализа текста этой работы, а также текста малоизвестной публикации «Траурные строки (День 9 ава)» делается предположение о глубокой религиозности Л.С. Выготского, глубокой религиозности «Трагедии...». Для Л.С. Выготского «Трагедия о Гамлете» – трагедия одиночества и ее молитвенного преодоления. Обсуждается содержание психотерапевтического процесса, который раскрывается в помощи человеку в страдании, переживании и преодолении страдания. Главный познавательный интерес психотерапии – понять тайну человеческого преодоления страдания. Именно в этом ее сходство с религией и молитвой. Вопрос об отношении к страданию – сердцевинный вопрос философии и психотерапии.


В статье раскрывается сущность синергийной психотерапии, для которой ключевыми выступают молитва и молчание.


Ключевые слова: психология искусства, Л.С. Выготский, психотерапия, синергийная психотерапия, переживание, страдание, молитва.


Позвольте мне открыть вам один секрет пси­хотерапевтической работы. Он состоит в том, что первая фраза, которую произносит пациент на самой первой встрече с вами, какой бы поверхностной, случайной и необязатель­ной она ни казалась, содержит в себе ключ ко всем таинственным переплетениям глубочай­ших смыслов, к которым вам только еще пред-стоит пробиться, быть может, за месяцы и даже годы упорной работы. Первые слова пациента есть символ, который являет нам всю реаль­ность еще только предлежащего терапевтического процесса.


Мне кажется, что подобное символическое значение для анализа творчества Льва Семеновича Выготского имеет самая первая его большая работа «Трагедия о Гамлете, принце Датском, У. Шекспира»[2]. Нет нужды излагать содержание блестящего труда, написанного двадцатилетним юношей. О чем пишет Л.С. Выготский, мы помним – о психологии трагедии. Но чему посвящен труд Л.С. Выготского? Тому, что он называет «вторым смыслом трагедии» – «религиозности трагедии», «молчанию и молитве», тому измерению, где кончается искусство и начинается религия [2].


Толкователи, для которых нет иного мира, а есть только «земное поведение, устремленное в социальные дали» [3, с. 320], склонны не заметить этого главного смысла сочинения Л.С. Вы- готского, объяснив отдельные пассажи религиозного толка общим тревожно-мистическим настроением, которое переживала российская интеллигенция накануне революции. Но вот свидетельство самого автора: «О нем в этюде (как скромно называет Л.С. Выготский свой труд, –Ф.В.) не сказано прямо ни слова, хотя весь он посвящен этому второму смыслу... В этом цель всего этюда: прощупать этот второй смысл, это остальное, что «есть молчание». В чтении трагедии, в ее словах» [2, с. 290].


Какую философию выговаривает своим «этюдом» Л.С. Выготский? Философию трагического одиночества и его молитвенного преодоления. «Во всякой трагедии с бешеным водоворотом человеческих страстей, бессилия, любви и ненависти, за картинами страстных ус­тремлений и непостиганий мы слышим далекие отголоски мистичес­кой симфонии, говорящей о древнем, близком и родимом. Мы ото­рваны от круга, как когда-то оторвалась Земля. Скорбь – в этой вечной отъединенности, в самом «я», в том, что я – не ты, не все вокруг меня, что все – и человек, и камень, и планеты – одиноки в ве-ликом безмолвии вечной ночи» [там же, с.289]. Трагедия Гамлета, как и реальная трагедия нашей жизни, совершается, по интуиции Л.С. Вы-готского, на грани, на пороге двух миров. Но смысл трагедии в конечном итоге – не в разделенности и скорби одино­чества, а в воссоединенности, преодолевающей этот разрыв, таинственно соединяющий два мира. Чем же восстанавливается единст­во? Молитвой, «ибо там, где молитва (слияние), – пишет Л.С. Выготс­кий, – там трагического нет, там кончается трагедия» [там же].


Живым символом молитвы в трагедии Шекспира является Офе­лия. В цветовой гамме трагедии Офелия – контрапункт Гамлета. Он – черный, она – белая, он – трагизм как таковой, она – молит­ва, преодолевающая трагедию, но оба они внемирны, оба – безум­ны. «Трагедия Офелии, – прислушивается Л.С. Выготский, – точно лирический аккомпанемент, который возвышается над целой пьесой, полной страшной муки невыразимости, глубочайших и темных, та­инственных и сокровенных мелодий, которые непонятным и чудесным образом вы-являют и заключают в себе, – самое волнующее, самое намекающее и трогательно большое, самое глубокое и тем­ное, но самое преодоленно-просветленно-трагическое, самое мисти­ческое в целой пьесе. Так трагедия переходит в молитву. Ее образ, сотканный из молитвенного безумия, ритмической слезности (то есть самой сущности слез) и удивительных теней, полужеланной, полукатастрофической смерти, овеянной зеркальной печалью плачущей воды и ивы, и венков, и мертвых цветов, точно меняет тон всей скорби трагедии, заставляет ее звучать по-иному, преодолевает и просветля­ет ее; точно жертвенным, и искупительным, и молит-венным светом – придает религиозное освещение трагедии» [там же, с.280].


Как бы ревнители марксистско-ленинского материализма ни пытались ута­ить от нас религиозность Л.С. Выготского, совершенно очевидно, что такие слова мог написать только человек, обладающий глубо­ким личным молитвенным опытом. Мы не знаем тайны религиозной жизни «Моцарта психологии», но нескольких абзацев его этюда о Гамлете достаточно для того, чтобы понять, что хотя бы однаж­ды подлинная молитвенная встреча с Богом в его

жизни состоялась.


Какое все это имеет отношение к психотерапии? Психотерапия по своему предназначению есть душевная помощь человеку в страдании, поэтому главный ее познавательный интерес состоит в том, чтобы понять тайну человеческого преодоления страдания. Именно в этом пункте сходятся психотерапия и религия, психотерапия и молитва. Вопрос об отношении к страданию есть сердцевинный во­прос философии психотерапии.


Позвольте мне привести несколько выдержек из малоизвестной публикации Л.С. Выготского (1916) «Траурные строки (День 9 ава)». В небольшой двухстраничной заметке Л.С. Выготский дает глубочай­ший философский ответ на вопрос: «Зачем нужен исторический траур?» Ответ, далеко выходящий по своему значению за пределы иудей­ской религиозной традиции. День 9 ава считается роковым в истории еврейского народа. Достаточно сказать, что именно в этот день дважды разрушался храм и «вспахан был как поле святой Град». Но «не только печаль воспоминаний, исторический траур видело и со­храняло еврейство в этом дне. Вечную скорбь свою, вечный плач о болезни и немощи своей вложил в него народ», «не вре­менное и преходящее, а надвременное и вечное видело еврейство и берегло и хранило в этой немощи, болезни, ране; не историчес­кий траур, а надысторическое, изначальное, предопределенное... Вот почему так запечатлело еврейство этот день, вырвав его из круга времен и раз и навеки отметивши его черным знаком, черной чер­той траура. Вот почему обратило в исторический символ, в собира­тель скорби. Обращаясь в кругу времен, этот день всасывает, впи­тывает, вбирает в себя скорбь отдельных мелькающих дней и воз­носит ее к неувядаемому и вечному... Надо претворить свою боль – живую боль этих дней – в неувядаемую скорбь этого великого дня, слить ее с его скорбью и вознести к вечной, неумирающей печали… Печалью в вышине отмечена звезда моя».


Вот высокая философия страдания: не гедонистическое бегство от страдания, не мазохистическое наслаждение им, не плоское обывательское утешение (нет худа без добра и т.п.), но духовная суб­лимация скорби, ее вознесение к «неувядаемому и вечному» и ее претворение в «вечную и неумирающую печаль». «Печалью в вы­шине отмечена звезда моя». Да, печалью, а не радостью; да, печалью, но – «в вышине», но – «звезда». Итак, смысл страдания – не в бегстве от него, но и не внутри его болезненной ткани, он обре­тается при вознесении страдания, вознесении на крыле молитвы к Богу и в претворении его в Боге.


В этой формуле сублимации страдания – ключ к синергийной психотерапии, которая мыслит человека существом, живущим не только в горизонтали «социальных далей» или подвалах бессозна­тельного, но во всей полноте Божьего мира.


Бросим взор на историю упований современной психотерапии. На что, собственно, на-деется психотерапевт, на какой процесс душевной жизни, который при помощи искусства психотерапевта даст пациенту возможность преодолеть страдание? Классический психо-анализ уповал на механизм осознания: «На место Оно должно стать Я». Наше дело – помочь пациенту осветить светом сознания вытесненные влечения и комплексы, и коль скоро эта цель будет достигнута, сам факт осознания произведет благотворные изменения в душе человека, которые вернут ему главное в жизни – возмож­ность наслаждаться любовью и работой. Примерно с 50-х гг. XX в. упования психо-терапевтов начинают смещаться в сторону про­цесса переживания. Для того чтобы преодолеть страдание, надо заново пережить те или другие моменты жизни, те или другие чув­ства и отношения, пережить более глубоко, плодотворно, более полноценным образом, в более здоровом контексте. «Научись страдать, и ты сможешь не страдать». Как бы то ни было, главное, чему психотерапевт в конечном счете обязан успехом своего дела, – это пе­реживания пациента.


Не отменяя и не умаляя значения осознания и переживания, синергийная психотерапия в качестве основного своего упования видит молитву. Есть интимная связь между переживанием и мо­литвой. Переживание начинается в ситуации невозможности, когда мир не дает мне удовлетворить мои потребности, стремления, осу­ществить мои ценности, исполнить мой долг. Пока психологически ситуация не-возможности не наступила, я верю, что мир ли – пе­ременой обстоятельств или действиями других людей, мои ли собст­венные действия приведут все-таки к достижению моих целей и удовлетворению. Когда же ситуация невозможности наступила, это значит, что я больше не верю в мир, в свои действия, в действия других или благоприятное стечение обстоятельств. Тогда-то и начи­нается переживание. Но тогда же создаются и лучшие условия для молитвы: мне не во что верить здесь, не на кого надеяться, нечего ждать в мире,и мои глаза поднимаются к небу:«Господи, помо­ги!» Там, где нерелигиозный или не принявший еще своей религи­озности человек после этого спонтанного возгласа возвращается умом и чувствами к миру, людям, себе и продолжает переживать, то перебирая заново возможные решения, то впадая в отчаяние, то зажигаясь надеждой, там верующий начинает молиться. Переживание его не прекращается, но претворяется в молитву, питает ее искренностью боли и вдыхает из нее освобождающий дух благодати, постепенно преобразуя само переживание, душу, а затем и жизнь. Преобразуя тем, что в том самом месте, где одно лишь пережива­ние видело глухой тупик, молитва распахивает окно, сквозь которое в переживание, душу и жизнь, но не только в них, а и в сами материальные обстоятельства жизни может входить сам Бог. И по­тому максима синергийной психотерапии такова: на место пере­живания должна встать молитва.


Сердцевиной метода синергийной психотерапии является молча­ние (о значении принципа молчания в психотерапии глубоко пи­шет А.Ф. Копьев). В психотерапии тог­да только может случиться нечто подлинное, когда состоялась встреча с таинством личности человека. Таинство нельзя разгадать, по-фрейдовски выследить и разоблачить, уловить в сети логических опреде­лений, таинству можно лишь дать выразиться и состояться как та­ковому, без утраты живой таинственности. Та среда, в которой это возможно, есть атмосфера благоговейного молитвенного молчания. Сходство между молитвой и психотерапией в том, что на повер­хности обе они – слова, слова, слова, но вершина обеих – молча­ние, вслушивание, благоговейная тишина, в которой проступает го­лос другого и Другого. Один наш коллега делился опытом: готовясь слушать пациента, он воображал себя долиной в горах – покой, тишина, неподвижная гладь озера, и стоит прозвучать малейшему звуку, как вся долина чутко откликнется на него эхом, рябью воды. Чистота и тишина – вот залог возможности услышать тайну и отозваться на нее, возможность распахнуть тупи­ки переживания в молитву, в небо.


Вернемся к Л.С. Выготскому. В 80-х гг. XX в., когда, нако­нец, из-под спуда стали извлекаться его труды и было издано Со­брание сочинений, в 6томах не нашлосьместа для переиздания «Психологии искусства». Когда в 1987 г. необъявленный допол­нительный седьмой том был все-таки издан, в нем ранняя версия «Тра-гедии о Гамлете» была напечатана отдельным приложением, к тому же петитом, то есть так, как порой человек, не желающий быть услышанным, невнятно произносит слова, на минуту испыты­вая иллюзию, что не заметят. Это про-низанное духом молитвы произведение хо­телось скрыть, оно не вписывалось в парадный марксистский порт­ет Л.С. Выготского. Но получилось в итоге: стоят на полке тома Льва Семеновича – его слова, слова, слова – и в пос­леднем томе последнее, что сказал нам он, – это Гамлет, это Офелия, это молитва. Дальнейшее – молчание.


Литература


1. Выготский Л. Траурные строки (День 9 ава) // Новый путь. 1916. № 27.

2. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1987.

3. Ярошевский М.Г. Л.С. Выготский как исследователь проблем психологии искусства // Выготский Л.С. Психология искусст­ва. М., 1987.

С. 292–323.