Мне нужно было помочь ему сначала не столько увидеть грех, сколько почувствовать самого себя — того, кто с грехом будет бороться. И я говорю: «Антон, я с тобой абсолютно согласен... Согласен с твоей оценкой этого поступка. В твоих отношениях с Богом этот поступок, в самом деле, думаю, был для него даже не просто обидным, а, может быть, даже по-настоящему оскорбительным, настоящей болью. Так что я думаю так же, как ты...» Я не хотел смягчать ситуацию и говорить о Божьем милосердии. Он должен был дозреть до покаяния. Моя задача состояла в том, чтобы помочь ему отличить себя от греха. Я не мог соглашаться и солидаризироваться с грехом, но я вполне мог соглашаться с тем, кто оценивает поступок как грех. Человек, чувствуя такое подтверждение себя, понимая, что другие не отождествляют его личность с грехом, получает плацдарм для внутренней борьбы.
И последнее, что я хочу сказать про преодоление тенденции «психологизма». Эта тенденция пытается нам внушить, что грех — это только внутреннее, только душевно-духовное состояние, а не что-то материальное, бытийное, объективное. А раз так, то главное для нас — исповедаться, раскаяться, получить прощение, и дело покаяния на этом закончено. Представим такую картину. Расшалившийся мальчишка играет мячом, невзирая на предупреждения взрослых, и, в конце концов, разбивает окно. Недовольство родителей — слезы — «я больше не буду» — прощение. Но после всего этого хороший отец возьмет инструменты и позовет сына вместе вставлять новое окно.
«Бог мыслит вещами», мысль Бога — бытийна, онтологична. Так, верится, и прощение Бога — онтологично, отпуская грех, он одновременно начинает работу по исцелению, восстановлению, исправлению нарушенного нашим грехом мира. Мы сами не в силах ни склеить разбитого стекла, ни вставить новое, но стремиться к тому, чтобы подержать гвоздь, пока отец вставляет новое окно, — это наша обязанность. Что я говорю — «обязанность», — это радостный шанс совместного творчества с Богом.
Разумеется, все это вполне очевидные вещи. И весь вопрос не в том, как понять, что покаяние завершается не душевным облегчением, и даже не встречей, а принесением плода, вопрос в том, как это исполнить. Мы слишком хорошо знаем, как зерна нашего покаяния, беспечно брошенные при дороге, не успевают даже прорасти — их склевывают птицы.
С точки зрения психологии проблема воплощения, реализации результатов покаяния — это проблема не столько нашего безволия и нашей забывчивости, сколько установки. Понятие установки, то есть внутренней готовности действовать определенным образом, является одним из важнейших в психологии. Один из психологических законов гласит: если человек попал в напряженную социально-психологическую ситуацию, он будет действовать чаще всего по логике сил этой ситуации, а не по логике своей свободной воли. Возможность остаться верным себе состоит в том, чтобы избежать попадания в подобную ситуацию, либо войти в нее с внутренней интенсивной установкой, заранее развитой в себе готовностью действовать определенным образом. Установка может оказаться не просто мыслью, а силой, и послужить проводником свободной воли, стать в гуще сил мира.
Мы корим себя, что всякий раз нам не хватает воли и геройства, чтобы после исповеди удержаться в подвиге чистой жизни. Но, может быть, стоит принять менее романтический образ огородника, который получил в покаянных трудах несколько зерен, и их нужно сохранить, укрыть, поливать и постепенно выращивать. Вот установка и дает нам такую возможность.
Установка — психологический орган, который объединяет в себе внутреннее и внешнее, сознание и поведение. Создание духовной установки идет через объединение молитвы и действия. Как этого с точки зрения психологических закономерностей можно добиться технически?
Например, одним из результатов покаянного самоанализа могут быть маленькие простые обещания Богу и себе — попросить прощения у обиженного, навестить забытого, поблагодарить того, к кому мы оказались неблагодарны. Как сберечь от суеты и забывчивости эти маленькие обеты? У нас есть для этого чудесный духовный инструмент — молитвенное правило. Почему бы, например, в число коротеньких молитвословий св. Иоанна Златоуста из молитв на сон грядущий не включить среди просьб об избавлении от вечных мук и кое-что попроще: Господи, дай мне сил навестить Ирину Александровну, Господи, дай решимости попросить прощения у Миши.
Но для создания духовных установок можно не только желанное действие включить в молитву, но и молитву включить в действие.
Моя пациентка Светлана располнела. Она укоряла себя в обжорстве и много раз давала себе зарок не есть так много пирожных. Но всякий раз она заставала себя за тем, что поглощает очередное пирожное. Поскольку она была человеком воцерковленным, я мог спросить ее: «Вы обычно молитесь до и после еды?»
— Да.
— Тогда можно вам предложить такое психотерапевтическое задание. На одну неделю оставьте, пожалуйста, свою борьбу и ешьте столько пирожных, сколько захотите. Вы ведь любите пирожные — так ешьте их медленно, сознательно, как дегустатор, вслушиваясь во вкус каждого кусочка. Но только молитесь не после всей еды, а после каждого кусочка, поблагодарите Бога за радость именно этого кусочка. Постарайтесь только делать это неформально, чтобы ваша молитвенная благодарность была связана с реально и сознательно пережитой радостью от сладкого.
Светлана согласилась. Как вы можете догадаться, количество пирожных, которые она смогла осилить за эту неделю, было значительно меньше обычного.
Подведем итоги нашей беседы. Психотерапия дает нам некоторые подсказки в двух вещах — во-первых, как помогать другому человеку и самому себе, каким образом от поверхностного называния греха и от обволакивающего чувства вины пробиваться вглубь, к корням и истокам греха, и еще дальше к ядру нашей личности, не затронутому грехом. И во-вторых, как потом выращивать плод покаяния в реальной повседневной жизни. И главное. Для того, чтобы ВСТРЕЧА могла состояться, нужно напоминать себе, что задача покаяния — не найти грех, а найти в себе того, кто готов ко встрече с Господом. И это нужно не только нам. Господь продолжает обращаться к нам с просьбой: «Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
На этой закономерности основан психотерапевтический метод парадоксальной интенции Виктора Франкла. Например, человеку, который страдает от невротической фобии, предлагают не бороться со страхом, а наоборот, заставить себя так бояться, так дрожать, еще сильнее, чтобы у всех волосы встали дыбом, чтобы началось хоть бы небольшое землетрясение. Он смеется: у него ничего не получается.
Вопрос (о. Андрей): Меня интересует, прежде всего, понимание переживания. Переживание встречается и на той стадии покаяния, когда человек впервые задумывается о своем грехе, когда испытывает чувство вины, когда готовится к исповеди и когда вслух произносит что-то — кается. И потом, за сегодняшний доклад Вы употребили несколько раз описания нескольких состояний переживания: освобождения, облегчения, вины, стыда и т.д. Позвольте все-таки в этот психологизм углубиться и попытаться выяснить, какова психологическая роль переживания? Разные эти роли на разных стадиях покаяния? Одно здесь прозвучало: переживание чувства вины может быть разрушительно.
Ответ: Мне пришлось слишком много (больше, может быть, чем я бы хотел) заниматься переживанием, и когда нормальному человеку говорят слово «переживание», он понимает, что за этим стоит, а когда я слышу это слово, зная десяток концепций и имея свои соображения, то начинаю путаться и не понимать, о чем речь.
Поэтому я думаю, что психология переживания — это палка о двух концах, и плохо, когда переживанием подменяется реальность и когда человек ищет переживаний. Когда человек ищет душевных состояний (любых — вина не специфична), это плохо даже с прагматической точки зрения, потому что, если искать прямо, то это лучший способ не найти это состояние. Состояния должны всегда быть подарком, наградой или следствием чего-то. Но в переживании есть особая ценность, и мы должны каким-то другим, не прямым способом стремиться к нему и не успокаиваться на сухом, интеллектуальном, безжизненном взаимодействии — в частности, с Таинствами. Получается парадоксальная задача: хорошо бы, чтобы переживание было, но прямо мы не можем к нему стремиться. Как возникает в жизни переживание? Когда мы попадаем в какую-то значимую для нас ситуацию, то она рождает в нас переживания. Думаю, что нужно стремиться к тому, чтобы ситуация (в частности, исповеди) была значимой, и думать о том, что мы можем прибавить своими усилиями, чтобы сделать ее значимой. Нужно исповедоваться не умом только, не чувствами, а жизнью. Не в том смысле, что мы приносим биографические подробности на исповедь, а мы должны из жизни и жизнью отвечать на то, что возникнет покаяние: поступками, отношениями, переменами реальных обстоятельств. Мы говорим о метанойе как перемене ума: не нужно это понимать только как перемену интеллекта. По моей интуиции, это не «ум полководца», а онтологичный ум, который совершает какие-то жизненные перемены. Тогда мы обеспечим большую вероятность переживаний, а значит, и реальных изменений.Без реальных переживаний в человеке ничего не происходит: в нем что-то должно перевернуться, произойти, его что-то должно потрясти. А для того, чтобы это произошло, нужен такой настрой, чтобы человек отвечал за слово жизнью.
Вопрос: Вы говорили, что сама исповедь, покаяние — двусторонний процесс. С Богом поговорить напрямую не получается (непосредственного ответа не получишь), а священник вроде как проводник. Какие-то психологические приемы священник может использовать? Когда человек приходит «со списком», то иногда не знает, что делать. Он хочет покаяться, у него много наболевших тем внутри, но не знает, с чего начать. Священник должен идти ему навстречу и как-то пытаться грехи поднять из человека наружу?
Ответ: Я, может быть, не уполномочен отвечать на этот вопрос, но его можно переформулировать: можем ли мы, как психологи, опираясь на наш профессиональный опыт, давать какие-то подсказки, идеи священству в деле помощи кающемуся во время исповеди? Разумеется, такой источник духовного совершенствования священства, как психология, не самый важный, и без него священство на протяжении многих тысяч лет обходилось и обошлось бы. Первое, из чего здесь нужно исходить — понимание расположения «участников» в Таинстве. Перед кем исповедуется кающийся? Перед Богом. И в этом смысле, разумеется, никакой прямой ответ не гарантирован, но возможен и, более того, желанен и чаян. Человек предстоит перед Богом, и священник здесь не проводник, а свидетель: он делает шаг в сторону, оставляя возможность прямой встречи, но он должен быть рядом, подхватывая чувства, мысли, сокрушения кающегося, и сам в этот момент совершает свою внутреннюю молитву за этого человека. Если говорить о внутренних энергийных потоках, то они идут по двум каналам: прямо от кающегося и через священника, т.е. он не обязательно посредник. Из истории развития церковного Таинства исповеди мы знаем, что раньше исповедь в церкви была только публичной и исповедание происходило перед всей общиной, а сейчас священник являет собой церковь, свидетельствующую о происходящем. Разумеется, у него есть возможность участия и с психологической точки зрения. Главный пункт здесь, на мой взгляд, это различение в личности, стоящей перед священником, греха и кающегося (личности, которая в этот момент противостоит греху). Психологическая техника такого разграничения человека и его чувств/поведения довольно отработана. Опытному, духовно просвещенному священнику это может быть и избыточно, но молодому может быть полезно пройти какой-то психологический тренинг по различению личности и поступка, чтобы в таинстве исповеди помочь и самому человеку разотождествиться с собой греховным и отождествиться с собой, не принимающим грех. Если это даже не будет им сказано прямо (чаще всего священство тактично себя ведет и не вмешивается в наши попытки), то само удержание в своем уме благодатно разделенного человека очень важно: с тем, кто кается, священник может солидаризоваться. Иногда и кающегося удивляет, как это его священник утешил, обласкал: «Я же недостоин!» В том-то и дело, что священник уже произвел в себе различение: пожалел того, кто кается, а не грех; поддержал того, кто борется с грехом, а не того, кто согрешает. Тем не менее, у священства достаточно других источников, чтобы научиться этому без помощи психологов.
Комментарий: Священник, на мой взгляд, является стражем молитвенного состояния, а психолог является стражем «ключей» и приемов, помогающих человеку в его жизни. Таким образом, психологические приемы уже не имеют значения. Человек, приходя в храм, уже понимает, что ему нужно, и получает молитвенное состояние, которое является источником утешения и силы. Не нужно, по-моему, как-то искусственно сближать психолога и священника, если только не появится естественный запрос.
Ответ: Когда священник пронизан благодатью, то, конечно, все совершится как-нибудь без нас. Но речь идет о реальной практике, в которой священник, я думаю, бывает в очень разных состояниях: усталости немыслимой, озлобления, раздражения, ему может быть надоели толпы, имитирующих покаяние, — мало ли что еще. Бедное наше священство нуждается не столько в нашем благоговейном почтении, сколько в немыслимой жалости. Мы все должны так молиться за всех священников! Потому что это тяжелейшее испытание: человек понимает, что он призван и благодатью, и таинством, и своим желанием быть духоносным, а Господь не всегда это дает, и священник вынужден терпеть и усталость, и сухость души, и раздражение. Мы можем махнуть на себя рукой (от нас мало кто зависит), а священнику сложнее. Поэтому не страшно иногда им искусственно подсобить в трудные духовные минуты и каким-то психологическим знанием, приемом. Когда Господь все открывает, тогда, конечно, ничего не нужно.
Вопрос о. Андрея к спрашивающей: Вы сказали, что священник — страж молитвенного состояния, а тот, кто исповедуется, имеет возможность наполниться этим состоянием. А вот как Вы себе представляете это наполнение, что это такое?
Ответ: Доверие.
Вопрос о. Андрея: А что приходит внутрь человеческой души, которая наполняется благодатью?
Ответ: Приходят силы к человеку для решения каких-то вопросов, с которыми он самостоятельно не мог справиться или не видел. Силы для того, чтобы началась внутренняя деятельность.
Вопрос о. Андрея: Может ли священник участвовать в этой деятельности человека?
Ответ: Да, безусловно. А он и участвует напрямую.
Вопрос о. Андрея: Значит, священник может быть соучастником, а для этого ему нужны методики. Священник должен обладать навыками духовной работы, душепопечения. Вот об этом мы и говорили. Так почему же психолог не может сотрудничать со священником?
Ответ: Может. Если есть естественный запрос, а не искусственный. Запрос дает, прежде всего, тот, кто приходит в храм. Если у священника не хватает навыка, то, безусловно, он будет сотрудничать с психологом и этот навык приобретать.
О. Андрей: Конечно. Искусственно психолог, конечно, не пойдет к священнику, но если священник скажет: «Помоги, не понимаю», то почему бы и нет.
Вопрос Дениса Новикова: Когда Вы говорили о юридическом уклоне и о психотерапевтической майевтике, то говорилось, что за одним грехом стоит какой-то другой грех. Т.е. майевтика помогает человеку перейти от одного греха, который он видит, к другому, который он не видит. Не становится ли в таком случае психотерапевтическая работа техникой осознания в себе и простым перебеганием по цепочке грехов?
Ответ: Я не имел в виду специальный психотерапевтический сеанс, который готовит человека к исповеди, хотя, вполне возможно, в катехизаторской и миссионерской работе что-то похожее может быть. Я говорил скорее о заимствовании майевтического опыта из психотерапии для личных нужд кающегося — как бы обучение покаянию. Хотя существует довольно много книг о подготовке к исповеди, но мне кажется, что не хватает тут специальной психологической литературы, которая бы описала некую технологию.
Когда есть покаянное чувство, технология тоже не нужна — душа сама найдет, как покаяться, а когда этого нет, то вполне возможно применение чего-то в духе майевтики. Но есть опасность, что мысль может ходить по кругу, и откуда у нас уверенность, что то, что найдено, и есть подлинный грех? Конечно, такой уверенности нет и быть не может, потому что в человеке мы сталкиваемся с тайной и некоторой духовной бесконечностью, соразмеримой с Божией бесконечностью. Поэтому нигде остановиться нельзя, но каждый духовный момент конкретен и в конкретности «здесь и сейчас» являет пусть и не абсолютно развернутую, но все же вполне явленную в символически свернутом виде безусловную истину. По отношению к покаянию возникает момент узнавания, когда человек находит какое-то решение и внутри себя в этом трудно усомниться. Это значит, что на данный момент грех найден и должен быть исповедан. Это не значит, что на нем может быть поставлена точка (исповедано значит из-поведано: открыто и поведано), и мы не гарантируем, что сказали истину, но мы уже сказали то, что есть истина о нас, и она предстоит перед лицом Того, к Кому мы обращаемся, и уже дальше не в наших силах в этом участвовать.