«Три сестры», «Три богатыря», «Три медведя» – русская словесность любит троицу.
Поговорим о трех кузнечиках нашей психологической словесности.
Маленький, зелененький как огуречик, коленками назад кузнечик, покинув свой лужок, перескочил в поэтические тетради сразу троих наших дорогих и глубокоуважаемых коллег и учителей – Бориса Сергеевича Братуся, Федора Ефимовича Василюка и Андрея Андреевича Пузырея, оказавшись, неожиданно для самого себя, центральным персонажем их дум о человеке и мире.
Начну со стихотворений первых двух авторов – их поэтического диалога, состоявшегося в июле две тысячи тринадцатого года.
Б.С. Братусь
Стихи, написанные ночью после приезда на дачу
Дорожная тоска нам не грозит отныне – Сосредоточен взор несущихся в машине: Напра... нале... и снова скорость после торможенья – Тогда как созерцанию потребны забытьё и медленность движенья.
Но рвется воздух, вдребезги пространство, Навстречу битые осколки бытия взамен гармоний постоянства – Отдельные мазки и краски вместо образа картины, Обрывки фраз, слова наполовину.
...И ночь всю напролет кузнечику строчить, Чтобы разорванное нами съединить, И мир предстал наутро цел и невредим, Дав новый шанс для жизни нам. Еще один.
Ф.Е. Василюк
Кузнечик
Б.С. Братусю
Твой рваный стих как плуг пласты вскрывает. Афон затих. Сократ сквозь сон вздыхает. Поэт молчит. И лишь кузнечик Боря Строчит, строчит на зингере в ночи, Живою ниткою приметывая горе К судьбе, и по крупинкам к морю – Морскую соль, и к пахоте – грачей.
Ему такая выпала работа – Ту женщину, разрывы, повороты Соединять лоскут за лоскутом. Две кафедры, Эстонию с Россией, Полночный ужин на двоих с котом, Чужую дачу, веру, что потом Мы станем молоды и все еще осилим.
Видна нам лишь изнанка бытия – Узлы и швы. Когда ж дождемся Дня, Господь, встряхнув, перевернет ковер – И задохнемся, весь узнав узор! Строчи ж кузнечик, выкройки не жди, Уже гремит, но ливень – впереди,
Строчи, водя иголкой как смычком, Лоскут соединяя с лоскутом, Стежком латай прорехи бытия, Строчи, не спи, поспим еще потом. Благословенна скрипочка твоя!
Я очень люблю эти стихи, и мне дорог образ кузнечика, рожденного одним автором и получившего развитие в произведении другого, но в этой перекличке присутствует и второй важнейший смысловой центр. Это Афон. Вернее, его тишина, его молчание, безмолвие. Но почему Афон, если упоминается он единожды и вскользь – «Афон затих...»?
Здесь требуется небольшое лирическое отступление биографического плана.
Незадолго до того, как состоялся этот диалог, Борис Сергеевич Братусь и Федор Ефимович Василюк вместе путешествовали на Святую Гору Афон, к этому особому, знаковому для каждого христианина месту. Значимость совместного паломничества выражалась не раз каждым из них и прямо и косвенно.
Неслучайно оно вспомнилось Борису Сергеевичу, когда он писал свое предисловие к новому изданию книги Ф.Е. Василюка «Переживание и молитва»:
«...Мы и еще один паломник, иеромонах из Иерусалима, в ожидании парома пошли плавать у скалистого подножия монастыря Иверон, там, где когда-то была обретена чудотворная Иверская икона Божией Матери, особо чтимая Федором Ефимовичем».
Неслучайно Федор Василюк в письме далекому другу описывает свою мечту об их встрече как неторопливую беседу за почти райской трапезой, прообразом которой послужил их с Борисом Сергеевичем последний в том паломничестве ужин.
«...В каком-то трансцендентном измерении как минимум одну из вечностей я с наслаждением провел бы за беседами с тобой. Если можно заказывать еще и обстановку, желательно на берегу Эгейского моря с мягким закатным солнцем, которое рубиново просвечивает сквозь вино в наших бокалах, а рядом две кошки терпеливо ждут остатки барабулек, плывущих пока в золотистой корочке по большим голубым тарелкам».
Примечательно, что каждый упоминает о, казалось бы, мелких эпизодах, сущих пустяках – купании, еде, но тем ярче это передает переживание наполненности, значительности, выделенности самых простых вещей, которое настигает человека в особые моменты бытия.
...На свете все преобразилось, даже Простые вещи — таз, кувшин, — когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода. (Арсений Тарковский)
Но, возвращаясь к стихотворной перекличке, – почему все-таки Афон, когда кузнечик?
Я бы ответила так: о чем Афон у Федора Василюка молчит – «Афон затих...», о том кузнечик в стихотворении Бориса Сергеевича стрекочет:
...И ночь всю напролет кузнечику строчить, Чтобы разорванное нами съединить, И мир предстал наутро цел и невредим, Дав новый шанс для жизни нам. Еще один.
Теперь я хочу перейти к стихотворению третьего автора.
А.А. Пузырей
* * *
Будет день, нас Достанет опять Кукловод Из мешка своего Заплечного, И стряхнет с нас, как ветхую пыль, все, что пахнет еще человечиной, чтоб мы могли, как простые кузнечики, впредь по-над миром звенеть.
Важно, что эти стихи были размещены Андреем Андреевичем в Интернете недавно, в августе нашего железного, нашего свинцового две тысячи двадцать третьего года. И звучат они почти как слово Екклесиаста:
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – все суета!.. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки» (Еккл 1: 2,4).
...Звенит кузнечик по-над суетным миром, строчит, водит своей иголкой как смычком, латает прорехи бытия... чтобы земля пребывала вовеки.
Интересно, что поэтическая интуиция каждого из трех авторов увидела именно в кузнечике то создание, которое как-то соединяет, связывает наш бренный мир с другим, тем, что над.
Может быть, если думать в евангельском ключе, причина в малости, необязательности, ничтожности самой букашки – «Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф 19:30)?
Может быть, в неутомимости и непредвзятости его стрекота – что на цветущем поле, что на поле боя? Ибо и Бог «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5: 45).
А может быть в его способности озвучивать тишину, вершиной которой является священное безмолвие Афона?
«Тишина, ты – лучшее из всего, что слышал», – сказал Борис Пастернак.
Как белое не является отсутствием цвета, а, напротив, соединяет в себе все цвета радуги («все цвета рая» – по одному детскому выражению), так и тишина – не есть беззвучие, ее можно слышать и слушать.
Например, во тьме черной непроглядной ночи, наполненной оглушительным стрекотом крохотных вечных кузнечиков.